Почти стемнело, и он, не узнавая своего голоса и запинаясь на каждом слове, как мальчишка, пробормотал:
     — Не хочешь посмотреть мою берлогу? Есть хорошие книги, музыка…
     И ужаснулся собственной пошлости.  Мог бы придумать что-то пооригинальней.  И всегда придумывал.  Но сейчас в мозгу, как в запоротой домне, образовался “козел”, напрочь погасивший пламень мысли. 
     Она ответила просто и обыденно:
     — Хочу…
     Дома, откупоривая бутылку “Шампанского”, он половину ее содержимого выпустил в виде пены в потолок.  Разбил бокал.  Рассыпал кофе.  Опрокинул кипящий чайник и лишь чудом не обварился.  Музыкальный центр ни с того, ни с сего принялся барахлить, а томик любимых стихов куда-то запропастился. 
     Понаблюдав за ним некоторое время, Наташа сказала:
     — Не суетись, сядь и успокойся.  — И добавила, помолчав.  — Я тоже хочу заниматься с тобой любовью.  Только я… тебя боюсь. 
     Оторопевший Кравец ощутил какой-то неистовый прилив нежности. 
     — Ты? Меня?! Отчего же?
     — А вдруг ты… маньяк. 
     От этой ее непритворной наивности, он разом пришел в себя.  Нормальный ведь еще мужик.  Не самый последний.  Нужно просто быть самим собой.  Кравец обнял Наташу. 
      — Угадала.  Когда идешь к мужчине в гости, непременно надо спрашивать у него паспорт.  Моя фамилия, например, Чикатило. 
     Она глянула на него снизу вверх, укоризненно качнула головой. 
     — Смеешься?
     — Я люблю тебя, — сказал он.  — Не понимаю, как это могло произойти, но я без тебя не могу жить.  Знаешь, я все это время…
     Она прикрыла его губы своей ледяной ладошкой. 
     — Все ты врешь.  Мужчины всегда врут про любовь. 
     — Я не вру!
     — Ну ладно, — легко согласилась Наташа.  — Сегодня не врешь мне, завтра — другой, а вчера не врал третьей.  Или какой там по счету? Тебе и впрямь кажется, что ты любишь, а на самом деле…
     — Тебя что, часто обманывали? Но это ведь не значит…
     Она не дала ему договорить. 
     — Мне надо в ванную.  У тебя есть полотенце?
     — Подожди.  — Он дрожащими пальцами стал расстегивать на ней блузку. 
     Из всего дальнейшего Кравец отчетливо запомнил лишь ее запах — запах здоровой, опрятной женщины, не успевшей принять душ после долгого дня.  Раньше он всегда предпочитал ему аромат мыла и шампуней.  Но сейчас… От ее запаха у него мутилось в голове.  Потому что от Наташи пахло его юностью и чем-то таким, что он искал всю свою непутевую жизнь. 
     Ее нагота представилась ему какой-то нездешней — наготой нимфы из эротического сна.  Он готов был впитать ее всю без остатка.  И стремился к этому раз за разом, испытывая восторг, какого не испытывал никогда, даже в молодости, когда женщины с полным на то основанием звали его “жеребчиком”.  Ему казалось, что ее тело источает волшебный свет и он ощущал нечто, подобное благоговению.  Но при этом он хотел ее — по-мужски, жадно, до боли.  Он сам желал боли и готов был причинять ее.  Но от этого его нежность только возрастала.  Когда Наташа вздрагивала и стонала, приближаясь к вершине, он впивался зубами себе в ладонь, надеясь удержать рвущееся на волю семя, но достигал обратного результата. 
     В минуты отдыха Кравец не мог оторваться от Наташи.  Его рука блуждала по шелковым взгоркам ее груди, соскальзывала во впадину живота, а оттуда проникала в сердцевину жесткого кустика, под которым таился влажный источник его удивительного наслаждения.  Он припадал к источнику губами, проникал языком вглубь и не мог оторваться, пока Наташа мягко не отстраняла его. 
     Пощипывая его соски и поглядывая вниз, она посмеивалась. 
     — Как вы, мужчины, примитивно устроены.  Тут нажмешь — там сработает.  Ты прямо как подросток: секунда — и полная боевая готовность. 
     Кравец и вправду чувствовал себя, как подросток — руки дрожали от желания и нежности, в голове клубился сладкий туман.  Он никогда не испытывал подобной радости от секса.  Впрочем, сексом это назвать было нельзя.  Как ни крути, а это было именно то, что принято именовать любовью — абсолютная гармония духовных и телесных взлетов. 
     Теперь Наташа соскальзывала вниз.  Кравец с невероятной остротой ощущал движения ее губ и языка, влагу ее гортани…
     Потом они совершенно обессилели.  Но сквозь истому то же “шестое” чувство подсказало Кравцу, что что-то не так.  Наташа, лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, и смотрела в потолок.  Ее взгляд показался Кравцу невидящим и каким-то чужим.  Ему доставало опыта, чтобы понять: он не ударил в грязь лицом.  Обычно женщины в такие минуты становились как-то по-особому открыты и беззащитны, и это мимолетное состояние умиляло Кравца, вселяя в него уверенность в собственной силе.  Но Наташа определенно готова была упорхнуть, уже упорхнула…
     Поворочавшись, он не выдержал и задал глупый вопрос:
     — Тебе было хорошо?
     Она пожала плечами. 
     — Ты разве не понял?
     — Да, но…
     Сперва она по своему обыкновению отшучивалась, пожимала плечами и старалась перевести разговор на другое.  Но он не отставал.  Слишком много она теперь значила для него, а потому требовалось понять, что и по какой причине не удалось.  И немедленно все исправить.