— Точно, — обрадовалась Верка.  — Костя, ты же в меде когда-то учился!
     — В меде латынь другая, — отмахнулся Кравец, не желая ввязываться в глупую затею. 
     На шум спора подтянулись почти все собравшиеся, и в кухне стало не протолкнуться. 
     — Фигня! — решила Верка.  Глаза ее стеклянно поблескивали от “порошка”.  — Только давайте уж все по правилам.  Виталик, черти пентаграмму.  Свечи вон там, на полке…
     Стоя в центре криво намалеванной мелом пятиконечной звезды, Кравец принял у экстрасенса пергамент.  На ощупь тот был иссохшим и ломким, действительно, древним, так что Кравец забеспокоился, как бы реликвия не рассыпалась в прах от его неосторожного прикосновения.  От клочка старой свиной кожи исходил едва уловимый пряный запах, почему-то навевающий беспокойство.  Кравец пробежал глазами строки, выведенные замысловатым готическим шрифтом.  Что тут было написано, он, убей Бог, не понимал, но, если постараться, прочесть как попугай старую латынь, кажется, был способен. 
     — Приготовься, — страшным шепотом скомандовала Верка.  — Без трех минут двенадцать. 
     Кухня утонула в тишине и полумраке.  Где-то в опустевших комнатах отчетливо звякнул стакан.  Сам собой.  Актер воздел руки со скрюченными пальцами — у-гу-гу-у! — и по стенам зазмеились изломанные тени. 
     Наконец из гостиной донеслись приглушенные позывные теленовостей, возвестившие полночь. 
     Пожевав губами, Кравец прочитал вслух первую строку.  Чужие, лишенные смысла слова неожиданно прозвучали как стихи — ритмично и музыкально.  И как-то зловеще. 
     Он стал декламировать дальше, нарочито нараспев, с подвывом.  Но отчего-то получалось не смешно.  В распахнутое окно потянуло душным ночным ветерком, в котором ощущался скверный химический запах — должно быть, с нефтеперегонного завода.  И от этого пламя свечей вспыхнуло ярче, затрещало и выбросило дым. 
     Кравец продолжал читать.  Постепенно ему стало чудиться, что он не смог бы остановиться, даже если бы захотел.  Собственный голос казался Кравцу незнакомым, будто неизвестный чужак проник в его грудную клетку и выдувал оттуда странные, жутковатые и в то же время чарующие созвучия, навевающие транс.  Прокуренный воздух как будто тронула прозрачная рябь, размывая очертания предметов, словно отражение на потревоженной водной глади. 
     Дойдя до конца, Кравец умолк.  И вдруг почувствовал, как в сердце впилась невидимая игла.  Дыхание прервалось, кухня затуманилась, стены и предметы перекосились, возникло ощущение, будто пол под ногами проваливается и Кравец летит в бездонную пропасть.  Перед глазами мелькнула даже какая-то бетонная стена с чередой металлических скоб, стремительно проносящейся вверх.  На Кравца накатила волна непреодолимого ужаса.  “Это инфаркт”, — мелькнуло в голове.  Собрав волю, он крепко зажмурился, судорожно втянул воздух и замер.  А когда открыл глаза, реальность обрела привычные формы.  Игла нехотя выскользнула из трепыхнувшегося сердца и растаяла. 
     Черт! Знал ведь, что не стоит хлестать водку.  Да еще в такую жару!
     Пока длилось общее молчание, он успел заметить, что большинство свечей погасло. 
     — А-а!!! — неожиданно гаркнул актер.  — Я злой ду-ух! — И сгреб Верку поперек груди.  Кравец вздрогнул. 
     — Пошел ты вон! — Верка лягнулась.  Народ завозился, захихикал. 
     — Уберите от меня этого демона! — взвизгнула Верка, безуспешно пытаясь стряхнуть с себя актера. 
     — Руки попридержи, — негромко сказал Кравец.  Актер зыркнул на него исподлобья, катнул на скулах желваки.  Верка наконец вырвалась. 
     — Ну вот, — огорчился Чокнутый Виталик.  — Где ваш дух? Дали бы мне…
     Актер отрезал:
     — Мы люди православные, нам всякие католические духи на хрен не нужны!
     — Да причем тут католические, православные?!. . 
     Хлопнула дверь квартиры, сквозняк вздыбил штору на окне, с подоконника со звоном упала порожняя бутылка. 
     — Кого еще несет? — Верка метнулась в прихожую.  Оттуда навстречу ей выбрела нетвердая на ногах фигура в грязной футболке. 
     — Пр-р-рывет!! Я иду, мне г-рят — вы гуляете! Верка, ты чо на пр-р-рызынтац-ю не позвала, а? Л-ладна! Гляди, у меня чего есть! — Пришелец, пьяно кобенясь, поклонился и растопырил руки с зажатыми между пальцев гроздьями бутылок.  — Я, блин, стихов не сочиняю, зато бабки заколачиваю.  Ваша мама пришла, молочка пры-ынесла! Целуйте меня — тока не мужики!
     Народ с гомоном потянулся к столу. 
     2
     В полтретьего ночи у Кравца заболело сердце и он засобирался домой.  Верка, резгоряченная вином, “дурью” и нескромными прикосновениями, потащилась за ним в подъезд — провожать.  На темной, вонючей лестнице она вдруг прижалась к нему, ее пальцы проникли под его расстегнутую рубаху и ущипнули сосок.  Кравец машинально протянул руку и ощутил ладонью прохладную роскошь ее во всех смыслах выдающихся титек.  Бессовестная Веркина рука скользнула ниже, и Кравец услышал, как вжикнула “молния” на его брюках.  Юркие Веркины пальчики нырнули под резинку его плавок.  Истома поползла от бедер вверх, заполняя живот и грудь, но тут же растаяла. 
     Он отстранился, произнес внушительно, по слогам:
     — Ве-рун-чик!. . 
     — Ну что ты?. .