Наконец Наташа не выдержала. 
     — Ну, понимаешь… это обыкновенный здоровый секс.  Простой и заурядный.  Но есть и кое-что повыше.  Можно делать вот так… — Наташа потянулась к нему. 
     Вскоре Кравец понял, что Наташе нужна нескончаемая, выматывающая эротическая игра, замешанная на отказе от страсти.  Желание, подавляемое расслабленностью, приводило Наташу к состоянию, когда всякое прикосновение обретало характер изощренной ласки — своеобразный мазохизм, при котором возбуждение подхлестывалось воздержанием. 
     Кравец провалил экзамен.  Он предпочитал в постели чувствовать себя агрессором, нежным насильником, а полупритворный испуг партнерш мгновенно возносил его на вершину, как, впрочем, обычно и их самих.  Наташина игра не будила в нем ничего, кроме скуки, и ее результатом стало лишь полное упокоение “бойца”.  При таких обстоятельствах всякие “технические” ухищрения теряли смысл.  Кравец понял, что вряд ли сможет когда-нибудь доставить Наташе ту радость, к которой она стремилась, и впал в отчаяние. 
     Откинувшись на подушки, она потрепала его по волосатой груди. 
     — Не грузись.  Ты обыкновенный нормальный мужчина.  Сильный — я завожусь от тебя.  — И, помолчав, добавила: — Но это не совсем то, что мне нужно. 
     Он спросил с кривой усмешкой:
     — Вот интересно, повстречай ты… того, кого нужно, и вдруг выяснилось бы, что он конченный мерзавец — променяешь меня на него?
     Наташа нахмурилась. 
     — Не задавай таких вопросов. 
     — А все-таки. 
     Она уже поняла, что иногда от него не отделаться, и ответила серьезно: — Не знаю… А ты хороший человек?
     Кравец молча поцеловал ее ладошку.  Он заметил, что Наташа предпочитает говорить правду, иногда даже во вред себе. 
     Позже, когда она по-детски уютно посапывала носиком, широко разметавшись на постели, Кравец думал о том, что они с Наташей во всех смыслах похожи, пожалуй, меньше, чем небо и земля.  И от этого его страх рано или поздно потерять ее становился невыносимым. 
     Кравец не заметил, как задремал и очнулся лишь тогда, когда солнце уже вовсю золотило окна.  Он осторожно встал с постели, стараясь не потревожить спящую Наташу — она удивительно походила на разоспавшуюся девчушку, будить которую взрослому просто грех.  Он вышел на кухню и долго курил, зажигая новую сигарету от предыдущей.  А когда услышал скрип кроватных пружин, принялся варить кофе. 
     6
     Когда Наташа собралась уходить, Кравец всполошился. 
     — Оставь координаты! Я ведь по-прежнему о тебе ничего не знаю. 
     Она улыбнулась. 
     — Зачем тебе знать? Ты остался доволен?
     — Спрашиваешь!
     — Вот и замечательно.  Мне тоже хорошо с тобой.  Что еще нужно?
     — Но вдруг ты опять… потеряешься. 
     — Как потеряюсь, так и найдусь.  — Дверь за ней захлопнулась. 
     …Она не потерялась.  Позвонила в конце недели.  Они снова гуляли и пили шампанское, потом поужинали в кафе.  А наутро Кравец мог вспомнить лишь ее запах, от которого у него кружилась голова.  С этим головокружением он садился за свою рукопись, но ни о чем, кроме Наташи, думать не мог. 
     Как-то, лежа в постели и согревая вечно ледяные Наташины ладошки в своих, Кравец предложил:
     — Выходи за меня замуж. 
     И тут же спохватился: да точно ли она не замужем? Он мог лишь догадываться об этом.  Он до сих пор не знал, кто она и откуда.  Он вообще ничего не знал ни о ее прошлом, ни о настоящем.  Наташа не впускала его в свою судьбу. 
     Она потянулась, потерлась щекой о его грудь. 
     — Зачем?
     — Я не могу без тебя.  Ничего не могу. 
     — Кто-то сказал: каждая следующая жена всегда хуже предыдущей…
     — Ну, Хэмингуэй.  И что?
     — А каждый следующий муж — всегда такой же.  Все мужчины одинаковы.  Вы хотите владеть и повелевать, ставить в рамки. 
     — Неправда! Я буду совсем другой, потому что я люблю тебя, как…
     Она прервала его на полуслове. 
     — Все так говорят. 
     — Но я не лгу!
     — Я знаю.  Ты говоришь, что думаешь.  Но на деле будет как всегда. 
     — Все-то ты знаешь, — ревниво скривился Кравец.  — Большой опыт?
     — Чтобы узнать мужчин, ты полагаешь, требуется большой опыт? Вы создания примитивные.  Я хочу сама решать, как мне жить, а ты все равно не позволишь. 
     — Пойми, я совсем другой человек!
     Она отмахнулась:
     — Обыкновенный. 
     Такие разговоры стали возникать у них при каждой встрече.  Кравца они больно ранили.  Он не был одержим “манией величия” и разросшимся до вселенских масштабов писательским самолюбием, не считал себя “учителем жизни”, с усмешкой наблюдал за тем, как его товарищи по перу в подпитии хватают друг друга за грудки — да знаешь ли ты, с кем говоришь, жалкая ничтожная личность?! Но он на самом деле чувствовал, что отличается от прочих людей, в лучшую ли сторону, в худшую — неважно.  И женщины, с которыми ему доводилось иметь дело, тоже это понимали.  А Наташа упорно отказывалась замечать.  В ней Кравцу мерещился всезнающий холодноватый пессимизм, будто вынесенный из седины веков — генетическая, как он полагал, мудрость самки, инстинктивно стремящейся оградить себя и свое потомство от мужской агрессивной беспутности. 
     Иногда Кравцу чудилось, что это не он, а Наташа неизмеримо старше; что ей известно наперед все, что он может сказать или сделать; что “павлиний хвост”, который он распускал перед нею, остается в ее глазах всего лишь пучком ярких перьев, от которых нет никакого прока. 
     Она встречалась с ним, но не любила — для Кравца это вскоре стало очевидно, и он просто изводился страхом потерять ее по какой-нибудь глупой случайности.