Я ни черта ничего не хочу.  Просто какое-то наваждение!
     — Ну, сходи к психотерапевту или к бабке-ведунье, чтоб сняла порчу. 
     — Виталик! — взмолился Кравец.  — Я серьезно. 
     — Вот несчастье! Чего ты от меня добиваешься?! Все просто.  Она юная дева, ты — старая, больная обезьяна.  Ты ее любишь, она тебя нет.  Переболей.  Зачем распускать нюни?
     — Послушай, — сказал Кравец, наваливаясь на стол.  — Вот ты упомянул про порчу и бабок.  Мне иногда кажется, что здесь на самом деле что-то… не то.  Со мной такого не было никогда.  Я боюсь, что без нее просто сдохну. 
     Виталик вдруг сделался необыкновенно сосредоточен.  Кравец ненавидел такие фокусы, потому что никогда не мог уразуметь, бредит приятель, придуривается или говорит серьезно.  Он подозревал, что Виталик и сам этого толком не знает. 
     Виталик вперил в собутыльника мутный взор, сощурился, пожевал губами и изрек:
     — А что, может ты и прав. 
     — В смысле?
     — А вот скажи, отчего это карма у тебя вечно приванивает?
     — Пошел к черту!
     — Не бранись.  Еще великий Ибн Сина говорил, что брань есть продукт скверны, содержащейся во внутренностях. 
     — И тебя, и твоего Ёбн Сину… в пресвятую деву и совет безопасности!!. .  — Прикусив язык, Кравец украдкой огляделся.  Вылетать из очередного заведения ему не хотелось. 
     Виталик укоризненно покачал головой. 
     — Вот это уж вовсе зря.  Сколько я тебе объяснял: эфирное воплощение каждого нашего слова пополняет ноосферу.  И чем же ты ее пополняешь, несчастный унтерменш?
     — Заткнись, угробище! — Кравец грохнул кулаком по столу, от чего пластмассовые стаканчики испуганно подпрыгнули и, расплескивая содержимое, ссыпались на пол. 
     — Ну вот, — молвил Витек с элегической интонацией.  — Славное было пойло! А денег нынче взять больше негде… Кстати, ты не помнишь, в каком году был составлен тот пергамент?
     — Какой? — не понял Кравец. 
     — Ну, который ты тогда у Верки на вечеринке так похабно читал по латыни. 
     — А это при чем?
     Виталик почесал затылок. 
     — Да этот ваш экстрасенс врет, как сивый мерин.  Никакой маг к нему не приезжал.  Так помнишь или нет?
     — Почему это он наш? — обиделся Кравец.  — Ну, кажется, в одна тысяча четыреста восемнадцатом. 
     — А кто автор?
     — Да что ты привязался со своим пергаментом? Уфолог говорил, что какой-то монах из Констанцы.  Есть такой город, во Франции, что ли… или был, не помню. 
     — Нидер?
     — Чего?
     — Монаха звали Нидер?
     — Да не помню я! Кажется. 
     Виталик подпер щеку кулаком. 
     — Вот я и говорю, этот ваш уфолог — полное ничтожество! Откуда у него пергамент из Констанцы? Какой идиот дал бы такому ничтожеству пергамент из Констанцы, если этот идиот ко всему прочему даже не приезжал? А если бы и приезжал, для чего он стал бы раздавать пергаменты из Констанцы всяким ничтожествам?. . 
     Кравец опалил приятеля бешеным взглядом, но сдержался.  Повертев головой и зацепившись взглядом за двух девиц, потягивавших пиво в углу, он предложил:
     — Пойдем, снимем вон тех телок.  Мне которая в штанах, тебе — которая… Хотя, на кой тебе телки?! Ты все равно импотент. 
     — Вы лжете, сударь, — с достоинством опроверг Чокнутый Виталик.  — Моей физической и духовной потенции хватит на все ваши убогие кармические воплощения от сотворения мира.  И я вам это сейчас докажу. 
     Он вдруг сорвался с места и устремился к девицам…
     8
     Кравец плохо помнил, как добрел до Веркиного дома.  Ладно, хоть подъезд оказался не заперт.  Прогулка слегка выветрила хмель из головы. 
     Верка долго не открывала.  После пятого настырного звонка дверь наконец скрипнула.  Верка выпучила припухшие спросонья глаза. 
     — Ты чего такой пьяный? Заходи. 
     Кравец, вваливаясь в квартиру, осведомился: — Где твои дети?
     — У родственников. 
     Да, в самом деле, как он мог забыть? Дети здесь почти не жили, иначе давно бы превратились в малолетних преступников. 
     — Ты меня любишь? — спросил Кравец, сбрасывая башмаки. 
     — Тебя? Такого? — Похоже, Верка сегодня ничего не пила и не нюхала. 
     Он взял ее за плечи.  — Какого?
     Она вдруг прижалась к нему, как тогда, на лестнице.  — Хочешь есть? У меня есть жареная картошка. 
     — Я хочу другого. 
     — Точно?
     — Точно. 
     — Тогда пошли в ванную.  От тебя несет, как от забулдыги. 
     …У Верки была замечательная грудь.  Верка вообще была хороша, несмотря на свои “вредные привычки”. 
     Она со стонами выгибалась навстречу оседлавшему ее мужскому телу, ее живые мячи ритмично колыхались в такт его движениям.  Старенький скрипучий диван ходил ходуном.  Кравец грубо сжал в пятерне упругую плоть, ощутив ладонью ее возбуждающее тепло, смял в пальцах затверделый сосок.