– Спасибо, что позвал, Пол.  Ведь побывать в псих лечебнице не в качестве пациента, да в наши годы, своего рода жест самоутверждения. 
     
     Пол рассмеялся.  Он выглядел очень благодарным этой встречи.  Генри разделял его чувства. 
     
     – По стаканчику? – Пол застыл с занесённым фужером над бокалами, осознав, что забыл спросить, будет ли Генри. 
     
     В давних визитах Генри компанию ему составляла неизменная спутница – фляга с виски, причём не малого объёма.  Вместе с Полом, который занимал на тот момент должность младшего ординатора, они прикладывались к фляге, что было сродни канувшего в Лету ритуалу. 
     
     – Разве что за встречу и разве что стаканчик, – после долгих раздумий согласился Генри, махнув рукой. 
     
     Пол одобрительно наполнил бокалы и передал один Генри, чокнулись, пригубили. 
     
     – И каково быть главным в этой обители проклятых?
     
     – Грех жаловаться, скажу тебе, – Пол расположился в своём удобном большущем кресле, он замолчал, а взгляд сделался отстранённым.  Генри заметил на его лице какое-то странное выражение.  А затем Пол проморгался, изобразил улыбку и продолжил: – Вот была бы лечебница не частной, а государственной, другое дело, через месяц-другой меня самого можно было переселять из кабинета в палату.  А здесь всё…, – он развёл руками, подбирая слово.  – По-человечески. 
     
     – «По-человечески» – точно не к государству.  – Генри сделал ещё глоток, всматриваясь в лицо друга, сейчас оно было самым обыкновенным.  Видимо, показалось, подумал он.  – Главное, чтобы нравилось, – покивал Генри. 
     
     – Согласен.  А ты всё же решился вернуться к истокам?
     
     – Что-то вроде, – Генри прошёл к картине, справа от двери.  Картина в тёмных тонах изображала особняк, занесённый снегом, посреди соснового леса. 
     
     Если попытку впервые за долгие годы что-то написать можно назвать возвращением к истокам, подумал он, непременно так оно и есть. 
     
     С рассказами стало покончено, как Генри ясно для себя понял, что первые три увесистых сборника оставались уровнем выше всего того, что Генри пытался писать после.  Он пробовал себя в иных жанрах, и даже брался за сценарий, но всё без толку.  С надеждой в лучшее, а именно в то, что творческий застой удастся переждать, Генри подался в журналистику, после чего быстро нашёл своё уютное местечко в журнале, который продолжали выпускать в печатном формате.  Целых пятнадцать лет Генри оставался его неотъемлемой частью, покуда не решил, что слишком стар для того, чтобы его имя отождествляли с гламурной чепухой мира, к которому из года в год всё меньше и меньше хотелось себя относить. 
     
     Сейчас Генри уже как семь лет вёл литературу в университете для продвинутого класса. 
     
     – Как Маргарет поживает, как дети? – спросил Генри, медленно пересекая кабинет. 
     
     – В этом году отмечаем двадцать девятую годовщину, – на лице Пола отразилась счастливая улыбка. 
     
     Генри присвистнул, усаживаясь на мягком диване, он едва не закинул ноги на журнальный столик, но вовремя одумался. 
     
     – Мои поздравления. 
     
     – Спасибо.  Аарон переехал в Австралию, занимается исследованием климата. 
     
     – Неужели ещё кто-то питает надежды, будто бы нашу планету можно спасти?
     
     – Он всегда верил в светлое будущее, всем бы так.  Прилетает к нам время от времени. 
     
     – А вы к нему?
     
     – У Маргарет боязнь перелётов, а меня мутит, стоит лишь подумать о воде. 
     
     Генри понимающе кивнул. 
     
     – Шерил вышла за выскочку-адвоката.  Безмерно счастлива, – закатив глаза, добавил он. 
     
     – Психолог у нас ты, но судя по твоему выражению лица, ты явного его не жалуешь. 
     
     – Не каждый отец дочери способен положительно отозваться о своём зяте, не скорчив при этом гримасу. 
     
     Посмеиваясь, Генри отсалютовал бокалом и допил виски.  Когда Пол указал в сторону манящего фужера, он помотал головой.  За окнами почти во всю стену ветер перебирал потерявшую к концу лета всякую выразительность луговую траву, деревья, высаженные лесополосой вдоль дороги, убаюкивающие раскачивались в такт неуловимой для человеческого уха колыбельной. 
     
     – Слышал, ты развёлся, – констатировал Пол. 
     
     – Кому-то хорошо одному, – воцарилась пауза.  Генри пришлось продолжить: – Не сошлись характерами и, по обыкновению, поняли слишком поздно. 
     
     – Зато уверен, от студенток отбоя нет. 
     
     – Скажем, на эту тему я пока не готов распространяться. 
     
     Оба зашлись хохотом, свойственным лишь старым друзьям. 
     
     – Пол, так что на счёт твоего звонка?
     
     – На счёт моего звонка, – теперь уже не весело повторил себе под нос Пол, после чего одним глотком опрокинул в себя остатки виски и механически налил ещё, будто по необходимости.  Вмиг его друг преисполнился грузом прожитых лет.  На нём словно проявилась печать, неизбежно проедавшего каждого, кто работал в лечебнице для душевно больных достаточно долго. 
     
     Пол с неохотой начал:
     
     – Почти два года назад к нам привезли Ребекку Ллойд, девушку девятнадцати лет с острым ПТСР.  Она пряталась за занавеской в ванне, когда её отец забил до смерти кувалдой её мать, а затем зарезал одиннадцатилетнего брата. 
     
     – Господи, Пол, – Генри сдвинулся на край дивана. 
     
     – Мало того, мальчика он ещё и сжёг на заднем дворе, – Пол шумно выдохнул.  – Вот такие дела, дружище.  Всё происходило в летнем загородном доме, поэтому можно представить, что с тонкими стенами и перегородками, Ребекка слышала всё. 
     
     Генри упёр взгляд в зигзаги паркета, дабы не встречаться глазами с Полом.  Он чувствовал себя стервятником, почуявшим возможность вновь занять пьедестал.  И не важно, что воздвигнут он будет на чужих костях.  Тлеющих костях.  Ему представились женские вопли, приглушённые тонкими стенами, крики мольбы, оборвавшиеся ударами чего-то тяжёлого (вряд ли Ребекка, прячущаяся за занавеской, могла догадаться, что отец именно кувалдой превращает в месиво мать). 
     
     Но ужасней, подумал Генри, могла быть лишь наступившая тишина после, и сладковатый запах палёной плоти.  Генри поёжился. 
     
     Пол продолжил, прервав череду образов в сознании Генри:
     
     – Сам же Роберт Ллойд, закончив с сожжением, вспорол себе живот тем же ножом, которым убил сына.  Буквально достав до позвоночника, – он глянул на Генри усталыми глазами, сделал паузу, давая возможность Генри принять столь дикую информацию, затем продолжил: – О дочери, судя по отчёту полицейских, он и не вспомнил, на втором этаже не нашли признаков, указывающих на то, что Роберт пытался её отыскать. 
     
     Генри пребывал в замешательстве.