Наташа не оттолкнула его грубую пятерню, лишь сильнее вжалась спиной в ворс настенного ковра. 
     — Теперь… моя очередь? — В ее голосе отчетливо пискнули нотки испуга. 
     Кравец, усмехаясь, молча глядел на нее. 
     — Ну, если ты так хочешь… если тебе это нужно… — Наташа легонько толкнула его в бок.  — Дай, я лягу. 
     Он рассмеялся. 
     — О чем ты? Я ведь тебя люблю и не смогу причинить тебе боль.  Ни ради игры, ни ради собственной жизни.  Неужели так трудно понять?
     Наташино лицо вдруг исказила обиженная гримаска. 
     — Выходит, я дрянь?! Я не должна была?!. .  Но ведь ты сам просил! И я видела — тебе понравилось…
     Кравец обнял ее и притянул к себе. 
     — Все хорошо, милая.  Все хорошо.  Не надо больше об этом. 
     Он и вправду вдруг почувствовал себя так, будто счастливым образом избавился от затянувшейся болезни, и мысль о смерти теперь не пугала его. 
     13
     С приходом заморозков Наташа стала появляться все реже, сделалась замкнутой, в ней проглядывала непонятная тревога.  На расспросы она отвечала односложно: все нормально.  Но Кравец видел, что с ней что-то не так.  Иногда она вздрагивала от случайного звонка в дверь или неожиданной трели телефона, а вернувшись после очередной отлучки, никак не могла прийти в себя, и Кравцу стоило немалых усилий, чтобы развеять ее странное состояние. 
     Как-то Наташа не показывалась больше недели и он снова запаниковал.  Так и не найдя работы, Кравец сутками пролеживал на диване, тупо уставившись в покрытый трещинами потолок. 
     Зазвонил телефон.  Кравец снял трубку.  На проводе был Чокнутый Виталик.  Он завел свою обычную бодягу, но убедившись, что приятель не склонен к болтовне, спросил без обиняков:
     — Опять воткнулся в депряк? Где твоя нимфа?
     — Не твое собачье дело. 
     — Понятно.  Чем занимаешься, мылишь веревку?
     — Не дождешься, куриная душа. 
     — Это обнадеживает.  Кстати, у меня есть к тебе разговор.  Когда увидимся?
     — Пошел к черту! Не хочу. 
     — Разговор именно по части нимфы.  У меня, знаешь, появились кое-какие соображения…
     — Виталик! — взмолился Кравец.  — Как друга тебя прошу, отвяжись.  Не хочу никого видеть, не могу ни о чем говорить.  Дай спокойно сдохнуть. 
     — Ага, про веревку я все-таки угадал! Не дам, — отрезал Виталик.  — Ты еще нужен мыслящему человечеству.  И я как раз собираюсь…
     Кравец выругался и дал отбой. 
     Он крепился до вечера, но с наступлением сумерек понял, что без выпивки не сможет пережить грядущую ночь, с кряхтением встал, натянул рубаху и зашарил по карманам в поисках завалявшейся десятки. 
     В прихожей его настиг телефонный звонок.  Опрокидывая предметы, Кравец ринулся на зов.  Он отчего-то был уверен, что это Наташа.  И не удивился, когда услышал в трубке ее изменившийся голос. 
     — Здравствуй, это я. 
     — Ты где? — выдохнул Кравец.  — Что происходит?
     Наташа помолчала, потом сказала тихо:
     — Я уезжаю.  Позвонила, чтобы предупредить.  Прости. 
     Чувствуя, как подгибаются колени, Кравец пододвинул стул и опустился на него.  Собрав всю волю, спросил почти спокойно:
     — Что случилось? Куда и зачем ты едешь?
     — Не могу сказать.  Так надо. 
     — А как же я… мы?
     — Значит — не судьба. 
     Отчаяние придало Кравцу сил.  На какой-то миг к нему вернулась полузабытая ярость волка-победителя, никому не уступавшего тропы. 
     — Про судьбу не будем, я не фаталист.  Ты где? Немедленно хватай "тачку" и дуй сюда.  Полчаса тебе хватит?
     — Я не могу.  Так лучше для всех… и для тебя тоже. 
     — Хватит болтать! У тебя полчаса времени. 
     — Я могу навести на твою квартиру… ненужных людей, — после паузы выдавила Наташа. 
     Кравец присвистнул. 
     — Ну ты даешь! Плевал я на твоих людей.  Приезжай немедленно. 
     — Нет. 
     — Я сказал — сейчас же!
     — Ты не понимаешь…
     — Вот встретимся и объяснишь… Ладно.  Через пятнадцать минут я буду в кафе, ну в том, на бульваре.  И только попробуй не прийти!
     14
     Наташа рассказала Кравцу банальную историю.  Она задолжала деньги, немалую по обычным меркам сумму.  Хотела провернуть прибыльное дело, но оно сорвалось, и теперь рассчитываться ей было нечем.