Этой секундной передышки Кравцу хватило.  Револьвер будто сам собой оказался в ладони.  Упершись рукой в асфальт, Кравец направил дуло на подступающего бугая. 
     — Стоять!
     — Ах ты гнида! — изумился бугай.  — Я тебе твой пугач в очко засуну.  — Он ринулся вперед. 
     В притихшем парке выстрел ударил хлестко, как щелчок гигантского бича, отозвавшись упругим эхом в пустынных аллеях.  Искристый пучок пламени на секунду ослепил Кравца.  Но он тут же увидел, что бугай замер в нескольких метрах от него, будто с разбега напоровшись на острый сук.  Он прижимал руку к животу и с удивлением разглядывал сочащуюся между пальцев алую жидкость. 
     — Ах ты гнида, — повторил “браток” почти жалобно и шагнул вперед.  — Задавлю!. . 
     В мозгу у Кравца мелькнуло остервенело-отчаянное: “Да что теперь?!. . ” — и он нажал на спуск.  Снова бабахнуло, из обнаженной мускулистой груди противника под левым соском выбился темный фонтанчик.  “Браток” опять удивленно оглядел себя, громко икнул и вдруг опрокинулся навзничь, словно деревянный истукан, с глухим стуком ударившись затылком об асфальт. 
     Кравец поднялся на подгибающихся ногах, поводя стволом из стороны в сторону, услышал сдавленный Наташин крик и увидел второго молодца, прикрывающегося пленницей, как щитом.  Щит был для него слишком мал, “братишка” изо всех сил скукоживал свое раскормленное тело. 
     — Отпусти ее, — хрипло скомандовал Кравец, приближаясь. 
     — Стой! Убери шпалер.  Я ей шею сверну!. . 
      Наташина голова почти утонула в огромной грубой лапище. 
     — Ну, сворачивай, плевать мне… — Кравец не остановился.  — Но ты у меня потом будешь медленно подыхать.  Яйца отстрелю…
     Он двумя руками поднял револьвер и взвел курок. 
     Стрелять он не собирался — темно, руки дрожат и прицел у “газовика” ни к черту.  Но хлопец не выдержал.  Он отшвырнул от себя Наташу, которая от толчка растянулась на земле, и бросился ко входу в спорткомплекс.  Кравец повел ему вслед куцым стволом и выстрелил.  Хлопец, вякнув, как придавленный кот, навалился на дверь и стал медленно сползать на землю. 
     Кравец помог Наташе подняться. 
     — Быстро уходим.  Сейчас набегут. 
     Она повисла на его руках, балансируя на краю обморока. 
     18
     “Рысак” обманул, смылся, несмотря на аванс в полсотни “баксов”.  Понятно, не глухой, услышал пальбу и сопоставил.  Кравец оглядел пустынную улицу, будто надеясь, что извозчик все-таки дожидается где-то поблизости.  Но белая “карина” бесследно растворилась в мокрой темени. 
     Мостовая поросла пушком нерастаявшего снега, по ней давно уже не пробегала ни одна пара колес, а значит мешкать, дожидаясь случайного таксиста, опасно.  У подстреленных наездников в сауне могли остаться дружки, и они после стрельбы в парилке отсиживаться не станут. 
     Сердце вдруг надсадно бухнуло и замерло на долгие мгновения.  В глазах стала сгущаться черная пелена.  Кравец покачнулся. 
     — Что с тобой? — спросил из-за ватной стены испуганный Наташин голос. 
     Кравец дождался, когда сердце снова затрепыхается подбитым воробьем, и перевел дух.  Тротуар под ногами раскачивался, как палуба шхуны в лютый шторм.  По такому тротуару ему далеко не уйти. 
     — Вот что, — сказал он Наташе.  — Беги отсюда быстрей.  Но долго пешком не разгуливай, поймай “тачку”.  Домой не ходи.  Ко мне тоже теперь опасно.  У тебя есть, где перекантоваться?
     Она кивнула. 
     — Завтра я жду тебя в полдень в кафе на бульваре.  Все, беги. 
     — А как же ты?
     — Не беспокойся, есть у меня поблизости одно местечко. 
     Она медлила. 
     — Беги, я сказал! — рявкнул Кравец.  — Марш отсюда!
     Наташа попятилась, потом повернулась и, дробно стуча каблучками, метнулась через улицу.  Дождавшись, когда она скроется из виду, Кравец, прихрамывая, заковылял в обход стадиона. 
     19
     Кравец открыл глаза, сморщился от кислого запаха, навечно устоявшегося в Виталикиной берлоге, и застонал от боли в избитом теле.  По мохнатым от истрепавшихся обоев стенам бродили солнечные блики.  Который час? Кравец вскинул руку, но стрелки под треснувшим стеклом циферблата замерли на одиннадцати двадцати — время ночного побоища. 
     Кравец, кряхтя, сел на диване без ножек, служившем ему постелью.  Комнату переполняли сваленные как попало старые книги, ворохи истрепанных газет и журналов.  Дряхлая рухлядь заменяла хозяину мебель.  С письменного стола слепо пялился разбитым экраном компьютерный монитор, а над всем этим хаосом возвышалась гигантская полуразобранная акустическая колонка с приткнутой к ней рогатой “Ямахой”.