— Например, по зиме отправят в клозет и мороженное дерьмо есть заставляют.  И кто слабее, давится, но ест.  У нас они и сейчас есть, трое в селе и четверо по деревням.  Не такие сильные, как раньше, но Максима слабым не назовешь.  Один умер недавно, около больницы жил.  У Таньки дедушка был колдуном — бабушка сожгла его книгу и с ума сошла.  У Катьки, подружки твоей, мать подозревают, у Марамыгиных дед был колдун. 
     — Эта, которая тоже с ума сошла?
     — Говорят, будто тоже нашла книгу и пыталась прочитать.  Колдуны много-то про себя не говорят, обычно выходит наружу, когда умирают, и нечисть начинает казаться из всех углов, или если колдуют по делу и без дела и все во вред.  Знахарить-то тоже надо уметь, тут больше не черти, а голова нужна, они лишь болезнь открывают.  Дед у меня тоже считался сильным колдуном.  Многих побеждал. 
     Про прадеда Любка была наслышана…
     Например: как-то раз колдуну Максиму Евграфовичу, который жил на другом конце села, надо было вернуться из райцентра.  Началась сильная пурга, поэтому водитель решил переночевать там.  А дядя Максим сказал «Поехали!».  Ослушаться водитель не посмел.  И всю дорогу машина летела по ветру, словно ее черти несли, даже не забуксовали ни разу.  И только доехали, как машина заглохла и ни с места. 
     «Постоит ночь, ничего с нею не будет, завтра откопаешь!» — сказал дядя Максим и ушел домой. 
     И сколько не бился водитель, даже завести ее не смог. 
     Ну да, Катькина мать сроду никого не пускала домой, даже в ограду — Катька выходила поговорить на улицу. 
     Танькину бабушку Любка боялась — постоянно с кем-то разговаривала, а сама была тихая, в себе, словно пребывала в каком-то полузабытьи. 
     Про бабку Марамыгиных и говорить не приходилось, могла выйти в деревню в одних панталонах, а то и вовсе без них.  Ей все время мерещились черти, которых слышала не только она, а и все, кто побывал у нее.  Поговаривали, муж ее умер на третий день, как она сожгла его книгу…
     О колдунах ходило много захватывающих историй, но она никогда не придавала им значения.  Люди выявленных колдунов сторонились, и Любка их боялась.  Не пойми чего ждать.  Любка вдруг подумала, что живой пример двух ее одноклассников перед глазами.  Все это ей рассказала Инга.  Вовке Инга нравилась, он часто провожал ее из школы, рассказывая о том, как переменился отец. , так что знала она из первых рук. 
     Мать Ваньки, хоть и пьющая была женщина, умела привлечь внимание.  Отец его смешил людей уже давно.  По мужской части он был совсем несостоятелен, и когда она приводила в дом мужиков, просто спал, не проявляя интереса к тому, что происходит в соседней комнате.  Или выл перед матерью, умоляя не бросать его.  А она только посмеивалась. 
     А недавно отец Вовки внезапно стал ее хахалем. 
     Вовкины родители жили богато, не то что семья Ваньки.  Построили дом, скотины много держали.  И вдруг мать, спустя недели две, после того, как отец связался с Ванькиной матерью, умирает.  Повесилась.  Ни с того ни с сего.  Еще через неделю повесился и отец Ваньки.  Его смерть списали на сильное потрясение, которое он испытал, когда узнал, что Ванькина мать его бросает. 
     Вовки в это время дома не было, он уезжал к сестре в Ижевск, и ничего про новую пассию отца не знал — даже не догадывался.  Только на похоронах, когда отец сообщил, что мать Ваньки теперь будет жить с ним.  И вдруг он начал становиться точно таким же, как Ванькин отец — равнодушным, пустым, начал пить и на работе дела разладились. 
     Вовка уже боялся, что он тоже повесится, а дом отойдет в Ванькиной матери.  Между собой в классе Вовка и Ванька не разговаривали, а если сталкивались, то с такой неприязнью, будто были два заклятых врага.  Но ненавидели друг друга тихо, понимая, что от них ничего не зависит.  Вовка жалел только о том, что не узнал о связи отца раньше, и не убил его, пока мать была живая. 
     За мыслями Любка не заметила, как духи присмирели.  Кто-то почесывал голову, кто-то посмеивался, кто-то продолжал петь, но Любка слов не слышала. 
     — Ты никогда об этом не рассказывала, — расстроилась Любка, внезапно обнаружив огромный пробел в знаниях. 
     — А-а, — мать махнула рукой.  — Вы же сейчас все атеисты!
     — Мам, одно я знаю наверняка, если бы кто-то из тех, кто считает себя колдуном, видел духов, он бы никогда не сунулся к ним с молитвами или просьбами кому-то навредить, — покачала Любка головой.  — Они не прощают, они забьют насмерть, как народ, который обратил лицо не в ту сторону.  Они добрые, но они… они не люди.  У духов своя шкала ценностей — знают то, что мы не знаем, понимают то, что мы не понимаем. 
     — А какие они? — мать взглянула на стол, немного испугано и мрачно. 
     — Разные… Бесформенные… Корявые… — Любка расслабилась, доедая картофельную шанежку.  — Но иногда принимают форму, смутно напоминая человека.  Волшебники сказали, что они образы планеты, которые живут в пространстве Земли, и ими она защищается.  Энергетические сгустки, чуть плотнее наших мыслей, но, в общем-то, в том месте, где они живут, они материальнее нас с тобой.  Им незачем привлекать внимание человека, он им не нужен, но приглядывают за нами, или помогая, или наоборот, убивая. 
     — И кто тебе мог такую гадость передать… — мать нахмурилась, задумалась, напряженно вспоминая.  Не сказать, что она напугалась, как ожидала Любка, но не обрадовалась. 
     — Никто не передавал.  Разве можно такое передать? — рассудила Любка. 
     — Можно, — без тени сомнения с досадой проговорила мать.