Куда мы ходили и о чем говорили, описывать не буду – это слишком долго, скажу лишь одно: он всю дорогу барабанил мне в мозги насчет каких-то тибетских лам – они, мол, умеют делать такую вот куклу вроде наших глиняных солдат и оставляют ее вместо себя, а эта штуковина может и ходить, и говорить, и чуть ли не оживлять мертвых. 
      Я, грешным делом, подумал, что хорошо бы такую куклу заиметь мне - чтобы осенью отправить ее сдавать за себя экзамен, по артиллерийскому делу (за мной имеется «хвост»).  Сказал ему об этом – он рассмеялся весело, совсем как первогодок Военной школы.  Вообще-то он явно неплохой мужик, даже непонятно, как его занесло в маги.  С такой внешностью мог бы стать киноартистом – он, знаешь, на кого похож? На актера Рудольфо Валентино – ты слышал о таком? У папы в городе есть старый календарь с его портретом.  Мы о многом еще говорили в ту ночь, и Чжан Чжимань с каждым часом нравился мне все больше – он рассказывал множество любопытных вещей, хотя иногда он забывал, что находится не у себя на службе, и порол чушь.  Сказал, например, что один человек из «наших» (он не уточнил, кто именно) был обещан темными силами одному из глиняных истуканов – да-да, так и сказал «обещан темными силами». 
      Я вежливо промолчал в ответ – не затевать же с ним спор о науке! Хотел, было, поинтересоваться, что он думает об истории с Начальником (паршивец пес, как назло, накануне удрал в степь охотиться на сусликов), но вовремя раздумал: надоело слушать эту белиберду про нечистую силу.  А вот мой отец (это уже было утром) слушал Чжана Чжиманя крайне внимательно, и, когда тот предложил (да, ты только подумай, что он предложил) разбить одного из глиняных солдат – того, на которого он нам укажет, отец едва не согласился… Тут я в первый раз в жизни обрадовался, увидев приближающегося к нам Вибе.  Но маг принялся и Вибе убеждать в том же самом: так, мол, и так, от вашей армии не убудет, если одного разобьем, а человеческая жизнь важнее…иначе ждите беды… ну и так далее, в своем репертуаре.  Ну, Вибе, понятное дело, психанул и наорал на Чжана: «Человеческая жизнь – ничто по сравнению с этими произведениями искусства, да Вы хоть знаете, сколько поколений они пережили и еще переживут?» Короче, они поругались, после чего маг собрал вещи и спешно покинул нас.  Дальше ничего не было.  Симона выздоровела, и передает тебе привет.  Она все такая же красивая, как прежде, и скоро уезжает назад, в свой театр. 
     Прощай, Кир, пиши мне, если сможешь.  Преданный тебе, твой друг Томас Хайнен. 
     
     P. S.  А, кстати, Чжан Чжимань знает тебя – я постеснялся спросить - откуда.  Первым делом как приехал, он спросил «здесь ли доктор Ольшанский?».  Наверное, наслышан о твоих научных успехах. 
     .  .  . 
     Отец вошел в палатку, когда Томас уже заклеивал конверт: через полчаса прибывала вечерняя почта, и надо было спешить, иначе придется ждать да завтра.  Томас уже по шагам догадался, что вошел отец, но не повернул головы в его сторону: после того, что пришлось пережить, они еще не разговаривали ни разу – видать, у Хайнена - старшего тоже не находилось подходящих слов.  Томас уже собирался выйти из палатки, когда отец окликнул его, все-таки окликнул.  Указал на письмо:
     - Это Киру?
     Томас молча кивнул.  Какие у отца стали странные глаза – красные, опухшие – должно быть, он тоже не спал ночь.  Хайнен глухо спросил:
     - Ты сообщил ему?
     Томас покачал головой.  Отец уперся руками в койку. 
     - Почему, Том? Надо было сообщить…
     - Нет, папа, не надо… - Он подошел к отцу, присел рядом.  Помолчал немного, потом объяснил: - Мне Кир сам говорил: «Настоящий мужчина не будет молоть языком, если есть хоть малейшее подозрение, что его слова разобьют кому-то сердце…»
     Томас увидел, что у отца еле заметно сдвинулись брови. 
     - Твой Кир всегда любил красивые фразы… Но какое отношение имеет эта фраза к болезни и смерти бедной фрау Вибе?
     Томас невольно усмехнулся – до чего же непонятливы бывают люди! Ответил отцу терпеливо, как маленькому:
     - Имеет, папа, еще как имеет… И зря ты так про Кира – он никогда не был болтуном.  Кир действительно любил Симону – пусть я не имею большого опыта в подобных вещах, а уж это-то знаю точно.  Но признаться ей в любви он считал невозможным – поскольку… -Томас хлюпнул носом.  –… поскольку был настоящим мужчиной и думал не только о себе.  Он так и уехал, не поговорив с ней…
     - Что ж, очень большой подвиг с его стороны – не признаться в любви чужой жене.  К тому же, мне кажется, ты ошибаешься, Том… Откуда ты знаешь, почему он молчал? Может быть, опасался отказа, может, мести со стороны мужа…
     Томас поглядел на ссутулившегося отца и горько покачал головой – все-таки есть на свете вещи, которые отцы не в состоянии понять!
     - Это твоего Вибе что ли он опасался? Да брось, папа, ты же сам не веришь тому, во что говоришь…
     - Постой… дай мне сказать! – Томас почувствовал, как тяжелая и теплая отцовская рука легла на запястье.  – Ну хорошо, пусть насчет Вибе я не прав, допустим… Но с чего ты решил, что признания Кира разбили бы сердце Симоны – благополучной замужней женщины? Разве она любила его?
     Томас сделал глубокий вздох: к горлу что-то подступало, мешало говорить.  Ответил просто:
     - Не знаю, папа…
     - Вот тот-то, «не знаю»… Ты вспомни, перед смертью Симона постоянно произносила имя какого-то Пан Дина… часто произносила – раз даже я запомнил, при моей плохой памяти на имена.  О твоем Кире, между прочим, она не вспоминала…
      Томас почувствовал, что спорить нет сил – он смертельно устал от разговора с отцом.  Он уже знал – это бывает так, что от разговора устаешь больше, чем от трехчасового марша на плацу… Какая тупость, бред! Какое теперь все это имеет значение – «любила, не любила…» Любить, как известно, могут только живые, а Симона…- Томас отвернулся к стене, чтобы отец ненароком не заметил его безудержных слез…- Симона умерла ночью, всего через несколько часов после отъезда из лагеря магистра Чжана Чжиманя - до этого неделю болела и лежала в палатке у Вибе… За время своей болезни она очень подружилась с его отцом… Вот и все, вся история.  Зачем писать об этом Киру? Пусть думает, что Симона жива, танцует в своем балете, что они, может быть, встретятся… - Он засунул письмо в карман рубашки и направился к выходу.  Голос отца снова задержал его:
     - Подожди, Том… А как ты думаешь: если б мы послушали этого… Чжиманя и разбили глиняного солдата – Симона выздоровела бы?
     Томас остановился, но не обернулся: слезы еще не успели просохнуть. 
     - Папа, ты меня пугаешь, честное слово… Маг –понятное дело, он деньги зарабатывает, но ты –то ведь образованный человек… И вдруг - совсем неожиданно для себя – бросился к отцу, схватил его за рукав куртки:
     - Папа, давай уедем отсюда, очень тебя прошу…
     Отец взял его за подбородок и, как в детстве, пристально поглядел в лицо, точно старался прочесть тайные мысли.  Но Томасу почему-то вдруг стало на все наплевать, у него уже не было тайных мыслей… Он рыдал, прижавшись щекой к отцовскому рукаву и чувствовал, как нелепая застежка – молния ( какому дураку вздумалось пришить ее на рукаве?) больно врезается в щеку.  Отец мягко гладил его по волосам, точно пятилетнюю девчонку. 
     - Перестань, сынок… Уехать я не могу – ты же знаешь.  Хоть я в твоих глазах и не такой ответственный мужчина, как Кир, но все-таки отвечаю за людей…На кого, по-твоему, я должен бросить группу? – Он помолчал минуту и мягко добавил: - А ты, если хочешь, можешь поехать в Мюнхен – твои ребята, я думаю, уже вернулись из лагеря…
     Томас поднял на отца заплаканные темные глаза:
     - Я тоже не могу тебя здесь оставить… я боюсь за тебя, папа. 
     Хайнен – старший усмехнулся – ласково и гордо: вот те самые слова, которых ему, может быть, больше всего не хватало в жизни! Его мальчик, его дорогой мальчик! Но он не подал виду, что счастлив - произнес рассеянно:
     - Ну что ты, сынок, чего за меня-то бояться? Чжан Чжимань ведь сказал нам тогда, что обещан темным силам лишь один человек… Он победоносно посмотрел на ошеломленного Томаса и важно прибавил: - Это значит – смертей больше не будет, вот так-то…Сразу после похорон подойду к Вибе, осведомлюсь о новых планах работы…
     .  .  . 
      Чжан Чжимань вернулся в Нанкин вечерним поездом.  На этих раскопках было все равно уже нечего делать.  Армия, к созданию которой приложил руку нечистый? Но ее разроют и без всякой магии – разроют и будут долго недоумевать, отчего в мире болеют и гибнут люди.  Эта несчастная балерина наверняка умрет – он не смог уговорить людей ее спасти.  А ведь до этого случая он считал, что все в мире подчиняется ему – и вот на тебе! Оказывается – нет: досадно, погано! У дьявола много слуг – и каждый думает, что он незаменимый и единственный.  Хозяин водит его за нос, а взамен кидает паршивые деньги, от которых все равно нет никакого толку на свете.  Он, Чжан Чжимань, магистр черной магии, владелец двух салонов в Нанкине, солидный уважаемый человек, с мнением которого считаются самые влиятельные люди в городе, он – просто плесень, сопливый мальчик на побегушках у нечистого.  Он – никто.  Как там сказал толстый немец с колючими глазами? «Искусство дороже человеческой жизни…» Враки – ничуть не дороже, вон такие же деятели, похоже, поработали с этой глиняной армией. 
      Искусство, в жертву которому приносятся человеческие жизни, - не искусство вовсе, оно – смертоубийство, могильная вонь, забава для бесов, хотя произведения именно такого искусства всегда попадают в мировые шедевры.  Едва переступив порог, Чжан кинулся к своим ящикам, принялся вытаскивать из них ножи, эсэсовские клинки, адмиральские кортики – он знал, что это спасет от черных мыслей.  Любил холодное оружие – была у него эта слабость.  Чжан бережно разложил свои богатства на истертом, в нескольких местах прожженном сигаретами диване – так ребенок раскладывает перед собой новые игрушки, полученные на Рождество.  Ну-с, как там наши сокровища? Вот прозекторский нож – им вскрывали одного коммунистического прихвостня, много лет дурившего головы честным китайцам.  Кортик, принадлежавший, по одной из версий, адмиралу Зенг Хе – тому самому, что, по последним сведениям, открыл Америку вместо Колумба… Советский нож «Разведчик» - забавная вещь, хотя не такая уж редкость.  Чжан открыл верхний ящик письменного стола и достал своего любимца.  Это было уникальное, потрясающее существо – Чжан боготворил его, как боготворят семидесятилетние стариканы молоденьких любовниц.