— Здорово, Николаич.  Как она, жизнь?
     — Нормально.  — Кравец хотел пройти мимо, но сосед заступил ему дорогу. 
     — Не спеши.  Нормально, говоришь? А чего ж тогда к тебе с утра менты ломились?
     — Менты? — Кравец мгновенно покрылся холодным потом. 
     — Ага.  Сперва тарабанили в дверь, потом пошли по соседям.  Расспрашивали, кто ты да что, да как живешь и где можешь находиться.  Я-то им ничего не сказал, пошли они…
     — А что им надо?
     — Разве они скажут? Но сильно домогались. 
     — Ладно, разберемся, — Кравец попытался улыбнуться и занес ногу на ступеньку. 
     — Не спеши.  Тут еще какие-то парни по подъезду крутились и тоже, мне показалось, тебя искали.  Дрянные, скажу тебе, пареньки.  Я бы с такими не связывался. 
     Кравец невольно заглянул через перила. 
     — Влетел, что ли? — сочувственно осведомился сосед. 
     — Ничего, ерунда… Ты никому не говори, что видел меня. 
     — Ты ж меня знаешь!
     Заперев за собой дверь, Кравец заметался по комнатам, лихорадочно выворачивая ящики и распахивая дверцы шкафов.  Он нашел и сунул в карман куртки документы, начал бросать в чемодан вещи…
     Как же они так быстро вычислили? И милиция, и “братва”.  Ведь никаких, вроде, следов и зацепок! А, может, совпадение?. .  Ага, как же!. .  А, вот! Было такое впечатление, что скрывшийся впоследствии “рысак” его узнал, хоть и не подал вида.  Не раз ведь мелькала морда в телевизоре — выступал с умными речами, сеял в народе духовность и культуру.  “Рысак” мог изначально заподозрить, что дело не чисто, раз предлагают “зелень” и просят подождать в укромном месте.  А когда услышал стрельбу, сопоставил и умотал.  Как уж на него вышли, черт его знает! Милиция еще ничего, а вот братки… Братки!. .  Наташа!!!
     Ноги у Кравца подкосились и он сел на пол.  Какой, к черту, "рысак"! Они просто поймали Наташу.  В голове застучал молот, в глазах поплыло, а сердце дало сбой.  Если они ее поймали!. .  Думать об этом Кравец не мог.  Он сейчас вообще ни о чем не мог думать и вдруг расплакался злыми, бессильными слезами. 
     Слегка придя в себя, он поплелся в ванную и долго хлебал воду из-под крана, потом сунул голову под ледяную струю. 
     Совершенно ничего нельзя сделать, когда тебя дружно ищут милиция и бандиты.  Странно, почему они не оставили засаду? Слишком рано? Засада появится потом, когда его не найдут по другим явкам? Черт! Черт!! Наташа!!!
     Кравец утерся полотенцем и, не захватив с собой чемодана, как сомнамбула, направился к двери. 
     23
     Весь день он кочевал из одной забегаловки в другую, хлестал водку, но не пьянел, а лишь наливался каким-то отчаянным отупением.  С ним заговаривали, но он не понимал, кто и о чем.  Потом он вырубился, уронив голову на столешницу, и пришел в себя от того, что дюжий молодец грубо тряс его за плечо. 
     — Поднимайся, мужик! Закрываем.  Или мочалку вызывать?
     При упоминании о вытрезвителе Кравец резво встал и, задевая за стулья, поспешил к выходу. 
     Мостовая у него под ногами ходила ходуном, словно во время землетрясения.  Падал спокойный, крупный снег, быстро занося улицу и деревья, преломлял свет фонарей, наполняя пространство радужными блестками.  От этого праздничного посверкивания и огуречной свежести воздуха Кравцу стало невыносимо тошно.  Он поплелся по улице, как слепой. 
     Окружающее обрело очертания лишь когда Кравец дотащился до набережной.  Здесь не было ни души.  Но он догадался, по какой причине “автопилот” привел его сюда.  Они с Наташей часто гуляли вдоль бетонного парапета, потому что Наташа любила подолгу смотреть вдаль, на голубые сопки, маячившие за водной равниной. 
     На набережной прочно утвердилось безвременье, когда осень уже миновала, а зима еще не пришла.  Под ногами хлюпала снежная жижа, черная вода реки качала на своей поверхности огненных змей — отражения прибрежных фонарей.  Где-то над самой ее серединой неспешно скользил сигнальный огонек запоздалого катера, спешащего в затон на зимнюю стоянку.  Вверх, от набережной к парку, вздымался крутой прибрежный склон, густо поросший деревьями, мрачный, как старая крепостная стена. 
     Кравец поднял голову, подставляя лицо зябким прикосновениям снежинок, но не почувствовал облегчения.  Он вдруг ощутил удушье, будто на этом свете для него больше не осталось воздуха.  Он понимал, что на этом свете, в сущности, для него больше ничего не осталось. 
     Кравец долго стоял под крепчающим снегопадом.  Ныли от ушибов грудь и спина, каждая мысль причиняла мозгу нестерпимую боль.  Будто очнувшись, он медленно побрел туда, где чернели изломанные силуэты старых деревьев.  Воздетые руки их ветвей начинали прогибаться от нарастающего снежного груза. 
     Кряхтя и постанывая по-стариковски, Кравец обследовал окрестное пространство и недалеко от продуктового киоска обнаружил старый фанерный ящик с проломленным дном.  Держа находку перед грудью, он подошел к дереву и задрал голову, рассматривая обломок сука, торчащего из ствола не слишком высоко.  Это, кажется, то, что надо.  Кравец поставил ящик торцом на землю и осторожно взобрался на него.  Мокрая, подгнившая фанера затрещала и просела, пришлось, раскинув руки, балансировать несколько секунд, чтобы не свалиться с импровизированного помоста.  Когда наконец равновесие было восстановлено, Кравец расстегнул куртку и выдернул из брюк пояс. 
     Продев конец ремня в пряжку, Кравец дотянулся до обломанного сука, закрепил на нем удавку и решительно просунул голову в петлю.