А если нажрётся, то под телегой своей валяется, слюни пускает и бубнит чего-то под нос.  Так что и относились к Власу в деревне не многим лучше, чем к дерьму, которое он вывозил.  Но, тут даже не в профессии дело, а в человеке.  Просто совпало так. 
     
     А в последнее время, стали черти Власа ещё больше донимать.  Шага он ступить не мог, что б пакость какую-нибудь втихаря не сделать.  Мимо колодца пройдёт – плюнет обязательно, мимо собаки – пнёт непременно, если получится кошку поймать – придушит за милую душу и к хозяевам на огород подбросит.  А ещё лучше: к соседям хозяев, если у тех собака есть, дескать, она это котейку придушила.  Просто так, из паскудства, что б поссорить людей. 
     
     Был бы Влас грамотным, он бы на всю деревню доносы строчил, благо, время такое пришло.  Но не знал Влас Мутный буквенной грамоты, иначе б многие в деревне слезами кровавыми умылись.  Это то, как раз, в его духе было: тихонько, по подлому, а жизнь человеку испортить, а то и вовсе со свету сжить. 
     
     Дуську Влас тихо и люто ненавидел.  Он то, коренной, можно сказать, сельский пролетарий, дерьмо возит и в дерьме живёт, а она, кулацкое семя, всеобщим уважением пользуется.  Может и не любовью, не допускала Дуська никого близко к себе, даже подруг на ферме держала на расстоянии, но уважали её сильно.  Чья же власть сейчас – бедняцкая или кулацкая? Почему от классово близкого Власа все нос воротят и в упор не замечают, а с Евдокией и сам Председатель поручкаться первым никогда зазорным не считает? Очень эта несправедливость грызла Власа изнутри.  Но сделать что-то против Дуськи он просто боялся.  Наоборот, всегда пытался услужить как-то, то огород вскопать предложит, то нужник почистить.  Но Дуська всегда отказывалась, бабским своим нутром падаль чуяла. 
     
     Ленка, другое дело, святое дитя было, зла от людей, по большому счёты и не видавшее никогда.  Хоть и говорила ей Дуська, что много на свете плохих, злых людей, Ленка не верила, всех по себе судила.  Она не то, что Власу, а и бродяге любому могла и воды вынести или поесть чего.  Не верила она в нехороших людей, как вы сейчас в городах в нас домовых не верите. 
     
     А ненависть во Власе к Дуське уже даже не тлела, а разгоралась мрачным таким бесовским огнём.  Понятно, почему «бесовским», чертята то этот огонь и разжигали.  Власову то душу они давно обглодали почти досуха, теперь им новая пища нужна была, знаю я эту проклятую породу. 
     
     Так это и случилось…
     
     В начале лета это было.  Жара уже стояла страшенная.  Но, жара ни жара, а у скотницы – самое горячее время, так что Дуська целыми днями на ферме пропадала.  Но спокойна была за собственное хозяйство, потому как Ленка к безделью тоже не приучена была.  Пока мать в совхозе стране удои делает, дочка дома тоже и минуты спокойно не сидит.  То моет что-то, чистит, то готовит, да ещё и шить недавно научилась неплохо, так что – всегда при деле.  Тогда она, кстати, как раз шила что-то: то ли платье материно старое обновляла, то ли просто салфетку какую-то узорами покрывала, не помню уже.  Я ж тоже занят был, под крышей один брус почти прогнил совсем, так его выправить пытался.  Не спрашивай, как, не сумею объяснить, у вас людей топор, пила или рубанок, а мы с деревом по-другому общаемся. 
     
     Только чую – запах.  Смрадный такой, но знакомый.  Не иначе, Влас на бочке своей мимо пробирается.  Краем глаза из-под кровли глянул, точно он.  У калитки Дуськиной затормозил чего-то… Да и чёрт с ним, своих забот хватает. 
     
     Потом слышу разговор какой-то внизу.  Тут-то я уже напрягся, к щели чердачной кинулся, смотрю вниз. 
     
     А там Ленка Власу, который в дверях мнётся, узелочек какой-то протягивает:
     
     -Вот, дяденька, Влас.  Тут восемьдесят восемь копеечек, больше нету.  Вам бы у мамы спросить, да она на работе сейчас…
     
     Влас морду свою щетинистую в ухмылке оскалил:
     
     -Спасибо, Леночка, и этого хватит, отдам скоро.  Просто очень сейчас нужно.  Ещё раз спасибо, это ж какая помощница знатная у Евдокии растёт.  Вся в мать. 
     
     И лапищу свою грязную тянет, по голове девчонку погладить.  Я б и закричать, да кто меня услышит, та же Ленка только на Власа и смотрит.  Потом, как почуяла чего, попыталась неловко уклониться, но так, без старания, видно, что обидеть человека не хочет. 
     
     Влас волос её только слегка коснулся, а тут у него из рукава как мышонок чёрный выскочил.  Только не мышонок это, я знаю, не бывает таких мерзких мышат.  И быстро-быстро тварюжка эта шнырк за воротник к Ленке.  Тут то Влас руку почти сразу отдёрнул и оскалился повторно:
     
     -Спасибо Леночка, ещё раз.  Выручила старика.  Я на днях загляну долг отдать, - и, не оглядываясь, поковылял к своей вонючей телеге с бочкой. 
     
     А и чего ему оглядываться-то? Дело он своё сделал, чертёнка к девчонке доверчивой и чистой подсадил.  Я чуть не завыл от горя и бессилия, ну не умеем мы домовые с пакостью этой бороться.  Только люди могут, да и то, не у всех получается.  И, конечно уж, не у девчонки слабосильной.  Мать её, скорее всего бы и сдюжила, но не она.  Оставалась, конечно, надежда, что всё обойдётся.  Ленка ведь тоже не из простых, как я говорил, дар у неё был, но…
     
     Когда Дуська с работы пришла, еле ноги приволочила, как говориться, Ленка тихонько в уголке сидела.  Бледная, истаявшая, как свечка стеариновая, голову на плечо уронила.  Вышивка её тоже из рук выпала, на полу валялась. 
     
     Дуська, как волчица к ребёнку своему бросилась, ухо к груди приложила – нет, живая, хотя и покраше в гроб кладут.  Раздела дочку быстрее и в кровать уложила.  Молока вскипятила, масла ложку, в него бросила мёду столько же и сала барсучьего топлёного – первое средство при любых хворях, хоть и гадость редкая.  А Ленка уже и пить не может, не осталось в ней сил.