В тот же день всё потьминское семейство с места снялось и в лес ушло.  А и было куда уходить – Илья Тимофеич давно подобного чего-то ждал, готовился.  По всему лесу тайные заимки разбросаны были.  И припасы на них и скотина, жить можно не хуже, чем в деревне.  А уж что спокойнее – это точно. 
     
     Потому как, спокойная жизнь в Танаевке тогда закончилась.  Убитых продотрядовцев, конечно, в тот же день прикопали.  Тут, кстати, спор небольшой вышел: где их хоронить? Большинство мужиков предлагало просто в ближайшем овраге ветками присыпать, а там уж волки и лисы постараются.  К тому же, слухи ходили, что в городе все нехристи, а таких на православном кладбище хоронить – грех.  Но тут уж сам Потьмин высказался.  Дескать, нехристи или нет, а негоже людям, какими бы плохими они не были, в овраге валяться, чай не собаки и не самоубивцы.  Да и морды у покойников были у всех, как у одного славянские.  Потому и порешили, выкопать им общую яму в углу на кладбище и туда свалить.  Опять-таки, святая земля нечисть всякую сдерживает, ибо, что б не говорили, а от городских всего можно ожидать… Народ у нас пуганый, не так уж и давно Варька Сапожникова княжескую семью из Мёртвой усадьбы вырезала, многие старики ещё помнили эту историю. 
     
     Так что, закопали продотрядовцев на дальнем конце кладбища в общей могиле.  Креста, правда, ставить не стали, просто холм насыпали.  И правильно, как оказалось. 
     
     
     Потому как, уже через четыре дня из города новый отряд нагрянул, не чета предыдущему.  Не заморыши серые, а видно, что волки.  Все как один в чёрной коже, некоторые даже в галифе, и морды у всех такие, что любой тать испугается.  Они и сколотили на кладбище памятник для убитых: пирамиду деревянную и звезду пятиугольную сверху.  Тут то все местные и уверовали, что пришло время Диавола. 
     
     А вновь прибывшие за дело споро взялись.  По домам пробежались, кому-то в морду кулаком сунули, кому-то пистолет в рот затолкали, но уже через полчаса собрались у дома среднего Потьминского зятя.  Видать, выдала какая-то добрая душа, потому, как Илья Тимофеич то в лесу, когда ещё отомстит, а чекисты здесь. 
     
     А у дома этого они собрались по одной простой причине.  Не стала прятаться Дуська Потьмина вместе с отцом и сестринскими семьями в лесу.  В деревне осталась.  На неё вообще, после расстрела на отцовском дворе как затменье нашло.  «Не поеду, - говорит - с вами, отец.  Смерть вокруг вас и над вами.  Тут останусь.  Не бойся за меня, ничего со мной не случится».  Потьмин Старший вроде б сначала в крик кинулся, насильно с собой увезти хотел, да потом рукой махнул.  Никогда он Дуську ни к чему не принуждал, и всегда она права оказывалась.  Поэтому, просто перевезли её скарб нехитрый в сестринский дом, поцеловал её на прощанье Илья Тимофеич, а потом всех деревенских созвал.  Кто идти не хотел, тех стволами под рёбра притолкали, потому что шутить Потьмин не собирался.  И предупредил всех односельчан, тихо так, спокойно, только от голоса этого мурашки по хребту бежали у самых отпетых мужиков.  Сказал, что если с Дуськой случится чего, он, Илья Тимофеич Потьмин, со всей деревни спросит.  Так и получилось, что Дуська в лес не ушла, тут осталась. 
     
     Понятно, что чоновцы городские первым делом к ней кинулись.  Двое самых здоровенных в избу вломились, будто на матёрого медведя шли, а не на девчонку слабосильную, дверь вышибли и через минуту Дуську во двор выпихнули.  А та стоит, как и не здесь.  Вокруг толпа мужиков, кровью павших товарищей разъярённая, такие кого угодно на тот свет отправят не за понюх табаку, а ей хоть бы хны.  На вожака ихнего уставилась глазами своими прозрачными, как ждёт чего-то. 
     
     Тот с коня соскочил, и, прихрамывая, к ней подбежал.  Жуткий такой мужик: сам тощий, как щепка, чернявый, не иначе из цыганов или иудейцев, нос сломанный, шрам в пол лица, шеей дёргает как-то странно, словно отгоняет кого-то.  А глаза как угли горят.  Ни слова не говоря, наган из кобуры выхватывает и Дуське в лоб наставляет.  А потом шипит по-змеиному: «Что, семя кулацкое, не думала, что найдём тебя? Так прятаться надо было получше или с батей своим бежать, как змее под корягой прятаться.  А теперь говори, где Потьмин?». 
     
     А Дуська только глазами хлопает, как убогая и улыбается: «Ты ль в уме ли, незнакомый человек? Да если б я и знала, неужто сказала б тебе?». 
     
     Чернявый с размаху как хлестнёт Дуську поперёк рта ладонью… Та упала, да, видать и губу ей чернявый разбил, потому, как кровь сразу на лице появилась.  Но почти тут же поднялась.  И снова на дёрганного глазюками своими уставилась, даже с презрением каким-то.  И молчит. 
     
     А тот уже, видать совсем озверел, побелел весь, затрясло его (контуженный, наверное) и тихо так цедит:
     
     -Именем Трудового Народа…
     
     И курок нажимает.  От выстрела этого аж уши заложило.  Не потому, что громкий очень, а потому, что замерли все кругом, даже чоновцы вздохнуть боялись.  Оно, одно дело кого-то в бою положить, а другое – девку, которая никому ещё ничего плохого не сделала стрельнуть за просто так.  А потом все разом выдохнули. 
     
     Потому что пуля в воздух ушла.  А сам чернявый, чуть с ума не сходя, в руках другого такого же чоновца, только помощнее и посолиднее, бьётся, пытаясь зажатую, как в тисках, руку с наганом освободить.  Но не долго дёргался: пару раз шеей влево мотнул и, как будто, отпустило его. 
     
     -Что за шутки, Товарищ Трофим? - интересуется, как бы ни к кому не обращаясь. 
     
     -Так вот и я хочу поинтересоваться, Товарищ Матвей, - второй чоновец отвечает, - Ты что, совсем с глузду съехал, или как?
     
     Чернявый ещё с полминуты посопел, громко так, как брага свежая. 
     
     -Отпусти. 
     
     -Отпущу, - согласился второй, - только обещай, что дурить не будешь, а то мы вас декадентов знаем…
     
     -Обещаю, - хмыкнул чернявый, - Сам ты декадент, Товарищ Трофим… Я – футурист. 
     
     -Ещё того краше, - кивнул второй и разжал руку. 
     
     Чернявый ещё немного мордой поводил из стороны в сторону, успокаиваясь, а потом, почти спокойным голосом, поинтересовался.