Поначалу их и было трое, к ним подселили Ольгу, хохлушку с хутора, с которой жить никто больше не захотел.  До этого она жила с Таней, но Таня родила ребенка и ей, как матери-одиночке, выходцу из многодетной семьи, выделили комнату в квартире с подселением. 
     И такое было.  Сначала Татьяну вообще решили выгнать из училища.  С этим было строго — гуляй, да не нагуливай.  Придумали написать в Москву, в правительство, укрывая Таньку с ребенком то в одной комнате, то в другой.  Конечно, на ответ не надеялись, а тут вдруг на комбинат приходит телеграмма из Москвы… Свободное жилье нашлось в тот же день.  С печкой, комната небольшая, но своя.  Таньке все равно возвращаться было некуда, дома двенадцать детей, мал мала меньше.  Любка о положении ее знала — воевали когда-то, интернатская, она училась в А классе. 
     Ольга в первый же день от них сбежала. 
     Глупо получилось… Но достала.  С утра на работу, а она ходит по комнате, как приведение, мучаясь вслух вопросом, спать ей или не спать.  Сначала не выдержала Светка, накричала и швырнула в нее подушкой.  Не помогло.  Потом не выдержала Любка.  Ольга выбежала напуганная, наотрез отказавшись вернуться. 
     Проснулись все.  Прибежала воспитательница. 
     И так Ольга поселилась в комнате с прядильщицей, с девчонкой со своего хутора, откуда они приехали вдвоем.  Все другие места оказались занятыми. 
     Любке уже казалось, что это был хорошо спланированный ход, но думать про Ольгу такое, было равносильно признать, что она была скрытый гений или тайный агент, который два года умело себя маскировал. 
     И Любка, и Светка пользовались дурной славой и считались «не уживающимися ни с кем».  И обоим им задавали один и тот же вопрос, как они уживаются друг с другом.  А им было хорошо вместе.  Не сразу.  Раза три подрались, один раз принародно в раздевалке цеха.  После этого от них старались держаться на расстоянии.  От обеих. 
     Светка приехала из детдома.  Поначалу она подозревала Любку во всем, даже в том, что она тайно покушается на ее трусы.  Свиридова привыкла драться за все.  А потом как-то сразу успокоилась и начала перестраивать Любку под себя, вынуждая заказывать одинаковые платья, покупать одинаковую одежду.  Вкус у Светки был, но Любка, имея менее тонкую талию и оформленную грудь, в той же одежде Свиридовой проигрывала, и быстро поменяла тактику.  Тем более, что Лена Зимина, которая когда-то воспитывалась в том же детдоме и теперь, вернувшись, жила с матерью, но часто бывала у них, сильно ревновала Свиридову, раздражая Любку уже тем, что покупала себе нечто похожее.  Получалось, что их одинаковых уже как бы трое. 
     По большому счету, вся группа была не подарок, имена светились во всех начинаниях.  Все пробивные и отчаянные девчонки старались дружить с ними, можно сказать, дневали и ночевали, тусуясь рядом, а не наоборот.  Девчонки из группы в чужие комнаты заходили редко.  Все преподаватели и воспитатели признавали, что такой группы у них еще не бывало. 
     Врали, наверное.  Каждая группа могла сказать о себе такое…
     И как бы то ни было, их любили, часто заходили попить чайку, многое прощали и смотрели сквозь пальцы. 
     Правда, с именами была постоянная путаница.  С именами в Союзе был напряг. 
     
     
     
     Шестнадцать человек — пять Ирин, четыре Светы, Лена, Настя, Таня, Ольга, Наталья, Марина и Любка.  Пять девчонок местных, Таня получила жилье.  Разместились они в трех комнатах.  И уж не сказать, что кто-то был «оторви да брось».  Всегда делали все сообща, парней между собой не делили, праздники справляли вместе, никто ни на кого не стучал.  Новый куратор, который заменил «любимую маму» — молодая, только что с училища, плохо отзывалась лишь о Любке, которая выделялась, как белая ворона, укачивая Танькиного ребенка и просиживая вечера над учебниками в то время, когда остальные рыскали в поисках приключений. 
     Сама куратор была необразованная, и то, что Любка мечтала об институтах, ее раздражало.  Она считала, что достойны поступать лишь те, кто выдает на производстве норму сто двадцать процентов.  Любка едва дотягивала до ста пяти, кстати, постоянно оставаясь без премии — премию давали лишь за сто десять. 
     Слава Богу, в самом начале и им досталась Маргарита Родионовна, дородная и строгая женщина в возрасте, с добрыми глазами и хищным крючковатым носом, которая сумела не только объединить их, но передружить.  В Любке она разглядела какой-то скрытый потенциал, заставляя учиться, поощряя всевозможными способами, пока Любка не втянулась сама, обнаружив, что учеба дается с такой легкостью, с какой не училась бы Катька, которая шла на золотую медаль.  И немного огорчалась, что Любкины успехи в работе оставляют желать лучшего.  Но не сильно, понимая, что не всем дано быть производственником, а для людей творческих работа от звонка до звонка то же самое, что заключение под стражу.  Маргарита Родионовна считала Любку из числа последних.  А когда «мама» решила уйти, чтобы сидеть с внуками, все девчонки плакали навзрыд. 
     
     
     А все началось с того, что Любка приехала раньше всех. 
     Дома радости оставаться было мало, мать заболела еще сильнее.  Ее отъезда в училище она теперь ждала, как освобождения.  Как подсказали волшебники, Любка наступила на больную мозоль — на ее мечты.  На все ее мечты. 
     Наверное, поторопилась.  Или сделала что-то неправильно. 
     Мать не только не отказалась от мечты, но вдруг признала в Любке врага.  Тронуть пальцем она ее не смела, но язык у матери оказался хуже ножа, резал по живому.  Теперь она пилила ее каждый день с утра до ночи.  Реакция матери, в общем-то, была предсказуемой.