И так получилось, что полгорода были каратистами, а полгорода боксерами. 
     Конечно, немногие могли похвастать успехами, немногие ездили на все соревнования и занимали первые места.  Таких знали по имени, преклонялись, уступая дорогу и девчонок.  И боялись.  Местная молодежь давно разделилась на Слободских и Гагаринских, изредка устраивая походы с цепями стенка на стенку.  Слободские — это был в основном частный сектор, — к общежитию даже не совались, чтобы не быть покалеченным.  А еще в городе была военная часть, но с солдатами в основном гуляли девчонки из Казахстана и Узбекистана — солдаты были оттуда же, и по весне и по осени многие уезжали к себе на родину уже в качестве жен. 
     Любка как-то поинтересовалась деталями столь успешного завершения романа.  Обычно другие оставались на бобах, проливая слезы.  И одна такая невеста ответила: «У нас свои законы, его не поймут, если он русскую привезет.  А за нас калым платить не надо.  У меня уже три сестры так вышли замуж…»
     После того, как Любка вдруг стала объектом домогательства Мишки Волкова, парни перестали обращать на нее внимание.  Не столько боялись гнева, сколько переживали за друга.  Сам по себе Мишка был добряк, его любили.  Но Любке он не нравился ни на граммулечки.  И она подозревала, что именно эта холодность манила Мишку, как пчелу на мед. 
     — Я его понимаю, — польстил Гоша Любке.  — Ты симпатичная девчонка. 
     Ну, в общем, прошлись, поговорили.  Он проводил ее до того места, где они встретились.  А потом вдруг неожиданно, не предупредив, полез целоваться. 
     Как Мишка Волков…
     Любка задохнулась от возмущения и негодования, оттолкнула Гошу и влепила пощечину, чтобы мало не показалось.  Пощечину она ему дала, не подумав, неосознанно, на автопилоте.  Сработал защитный механизм.  И через мгновение уже пожалела об этом. 
     И вот… Он развернулся и ушел. 
     И теперь даже не смотрит.  Возле общежития бывает каждый вечер, но Любки для него не существует — у него и без нее от девчонок отбоя нет. 
     Господи, в какой комнате он еще не побывал?!
     И все бы ничего, но его друг, Жора, такой же ловелас и бабник, прекрасно осведомленный обо всех похождениях Гоши, вдруг объявил себя мстителем, и теперь зайти нельзя даже в тамбур, чтобы своими шелудивыми ручонками он оскорбительно не шлепнул ее по заднице, или не сказал какую-нибудь гадость.  С презрением.  Которое как-то вдруг стало всеобщим.  Один Мишка продолжал приставать, теперь уже обнаглев вконец.  И выглядело это как ультиматум — или ты с Мишкой, или мы все на тебя плюем. 
     Больно надо! Можно подумать, парней на свете не осталось!
     
     М-да… Ей шестнадцать лет, а у нее ни парня, ни воспоминаний… И вот на этой печальной ноте, она закончила еще один учебный год. 
     — Люб, ты, правда, не поедешь со мною в Ташкент? — спросила Свиридова. 
     — Свет, я полгода дома не была.  Писем давно не было.  Давай лучше ты ко мне?
     — Нет, мне надо отца увидеть, — у Светки появилась идея-фикс, она узнала адрес отца и, во чтобы-то ни стало, решила показать себя.  — Гуляш будешь, или запеканку. 
     — А запеканка с чем?
     — С мясом. 
     — Тогда запеканку.  А чем займешься после работы?
     — Мы с Сашкой к сестре собираемся, а ты?
     — Спать буду.  Домой вернешься?
     — Не знаю, нет, наверное.  Или у сестры переночую, или к Саше пойдем.  Меня его мама пригласила. 
     — Люб, а поехали со мной! — радостно пригласила ее Светка Демина.  Она была из местных и часто ездила в деревню, где располагалась конноспортивная секция.  Кони были ее слабость.  После балета.  Балетом она занималась с первого класса, но в восьмом сломала ногу, и карьера балерины на этом закончилась.  В гостях у нее Любка бывало часто.  Гуляли с догом по кличке Ред, пекли пирожное «картошка» и овсяное печенье, или тупо сидели на крыльце, разговаривая ни о чем. 
     — Ой, девчонки, возьмите нам тоже! — подошла Ирина Баринова и Светлана Ибрагимова. 
     — И мне, и мне! — подскочила Наталья Захарова. 
     Позади очереди раздались возмущенные голоса, девчонки отошли, но радость очереди была преждевременной. 
     — Я занимала, — повернулась Свиридова, пропуская всех вперед.  Любка в очереди оказалась последней. 
     — Совести у вас нет! — пристыдила пожилая ткачиха. 
     — Совесть — дело наживное, — грустно поведала Наталья Захарова.  — Вот доживем до ваших лет…
     — Ну, мы, правда, занимали! Нам же нельзя по отдельности, мы в одной группе, — извинилась за всех Любка. 
     — Перестань распинаться, — оборвала ее Светка Свиридова.  — Как будто в чем-то виновата…
     
     Девчонок Любка любила.  Лица такие родные, любимые. 
     Но так стало лишь в конце второго курса, а до этого долго притирались.  Может, оттого что стали старшекурсницами.  Перед самым окончанием учебного года их перевели на первый этаж, там, где до этого жили третьекурсники.  Они получили места в другом общежитии, которое было, в общем-то, далеко, на другом конце города.  С того общежития даже на работу ходили через другую проходную.  Их перевели, чтобы освободить на втором этаже комнаты для нового набора. 
     Любке и Светке, с которой прожили предыдущие два года и на третьем курсе не пожелали расстаться, досталась трехместная комната.