Опозорилась она, конечно. 
     Но где ей взять трико, если не продают? Кто ее опозорил, концов не сыщешь. 
     А физрук повел себя несколько странно, он вдруг брезгливо взбесился, обратившись к классу и к Любке: «Может, мы соберем по лоскутку, чтобы сшить тебе трико? Кажется, твоя мать техничкой работает в доме быта?» — а после схватил за шиворот, как котенка, головой открыл дверь и бросил, крикнув вслед: «Чтобы я тебя больше не видел!». 
     Любка даже испугаться не успела, она как раз в это время испытывала стыд, покраснев до кончика ушей.  А когда выбросил, пугаться стало поздно. 
     Голова только потом дня два болела…
     Дня три она испытывала подавленность, не понимая, как такое могло случиться.  Она прыгала выше всех, лазила по канату быстрее всех, лучше всех крутилась на брусьях, и бегала, уступив только одной девочке, которая выступала на всех соревнованиях, обгоняя старшеклассников.  Как можно было ее выгнать? Неужели трико для учителя было важнее, чем результаты?!
     Но переживать из-за этого Любка не стала.  Ей осталось четыре класса, а дальше, классная руководительница твердо решила, в школу ее не возьмут, даже если вдруг станет круглой отличницей.  После восьмого класса ей прочили училище, как всем неуспевающим ребятам, девятый и десятый класс был один.  Учителя об училищах плохо отзывались, но девочки, которые уже поступили, возвращались такие нарядные и веселые, что у Любки стали закрадываться сомнения.  За пятерками не гналась и на физкультуру больше не ходила.  Нет, и не надо.  Зато теперь у нее было окно… И многие из них об училище думали так же.  И Таня, и Лена, одноклассница Тани, и Зина, и Валя, и Наташа, и Ольга, которая училась в «Б» и точно так же не любила ни Нинку, ни Ингу. . . 
     Любка вдруг подумала, что у нее не так уж все плохо…
     Она не позволяла себе унывать — на новом месте, помимо школы у нее были подружки.  В школе они вели себя как бы сами по себе, ее пока не приняли в свою компанию до конца, но не прогоняли, если она приходила с Таней.  И когда на переменах заглядывали в класс и звали ее к себе, она была им благодарна. 
     С Таней, которая была старше ее на три года, подружились как-то незаметно.  Не сразу, через два года, как после четвертого класса, сразу после того, как ее старшая сестра уехала в то самое училище, и Таня как бы осталась одна.  Просто так получилось, что куда бы Любка с Николкой не пришли, Таня или уже там, или приходила чуть позже.  И вдруг она подошла и сначала спросила, как ее зовут, а потом обвинила, будто Любка с братом ее везде преследуют.  Любка демонстративно обошла ее, а через полчаса снова столкнулись лбами. 
     Домой вернулись уже вместе…
     У Тани в этой стороне села было много подруг, Любка теперь их всех знала.  Не то, чтобы они приняли ее, но не отталкивали и не радовались промахам, принимая, как подругу подруги.  Любка не обижалась, не теряя надежды когда-нибудь подружиться и с ними.  Наверное, они считали ее маленькой — им разрешалось ходить на дискотеку, или встречаться с мальчиками, и говорили они о таком, отчего у нее иногда краснели уши. 
     Насколько важно иметь таких подруг, Любка осознала сразу же. 
     Трижды второгодник Васька сразу становился тихим и незаметным, если седьмые классы занимались в кабинете биологии, который располагался в том здании, где училась она.  С ними он начинал учиться и теперь прятался, не испытывая желания встретиться вновь.  А когда Лена поставила его на место, ее подруг возненавидели так же, как Любку.  Сама она никогда не просила заступиться за себя.  Девочки, хоть и старшеклассницы, учителей боялись, как все, им тоже предстояло или учиться дальше, или выметаться в училище, и многие из них еще не решили, как поступят после восьмого класса.  Жаловаться, что ее бьют, ей было и стыдно, и подставлять девочек не хотелось.  Но Васька плюнул в нее и попал в Лену…
     И Лена терпеть не стала.  Она была много выше и, как оказалось сильнее. 
     На глазах у всего класса стукнула Ваську головой об печку, а потом приказала протереть плевок.  Таким красным и пыхающим злобой Ваську никогда раньше не видели. 
     На следующий день на линейке Лену и Любку вызвали и отчитали за насилие над учеником перед всей школой.  Приводить в класс подруг после этого ей запретили строго настрого. 
     Но они все же не забывали о ней…
     Вспомнив об этом случае, Любка покраснела еще больше.  Было приятно, что хоть кто-то вступился за нее, но радоваться на глазах у любимых волшебников, наверное, не стоило.  Все же, извиняться пришлось им, а не мальчику, который плюнул в нее на глазах у старшей подруги.  Получалось, зубы показали не они, а им.  Классная руководительница Геотрина Елизаровна с того дня невзлюбила ее еще больше.  Как и Любка ее…
     Как можно рассказывать о старухе Изергиль и о Даньке с горящим сердцем, вырванном из груди, и одновременно иметь любимчиков и ставить двойки, когда она в сочинениях писала не о комсомольце Павке Корчагине, а о Черном Всаднике?
     Любка тяжело вздохнула, взглянув вдаль.  Может, бросить все и рвануть в то место, где текут молоко и мед?
     А если расспрашивать начнут, врать, что все у нее замечательно?!
     Без нее отчим сразу мать убьет, в этом она не сомневалась.  Сколько раз останавливала его, когда он уже зажимал мать между ног и заносил топор, бросаясь на него со спины, внезапно ощутив в себе силу, которую потом не могла объяснить.  Или вытаскивала из избы, пока он искал в сарае топор, когда избитая мать не могла встать.  Наверное, именно этой силы она боялась.  Когда на нее нападали, вместо того, чтобы ответить, она медлила с ударом, сдерживая себя, давая время нападавшим отступить.  И Матери с Николкой без нее не спрятаться. 
     Кого она будет винить, ели матери и Николки не станет?! Просто так сложилась ее судьба…
     Плечи опустились сами собой.  Мужчина без слов с одобрением похлопал ее по плечу. 
     — Ну, — женщина присела перед ней, поправив шапку и стряхнув снег с воротника.  Она что-то положила в варежку и загнула ладошку.  — Заметь, ты вылитый человек с большой буквы! С самосознанием! Немногие его имеют! — удовлетворенно подбодрила она.  — Перед тобою открыты все двери, надо только понять, что она есть!
     И вдруг Любка увидела двух огромных волков — черного и белого, с густой серебрящейся шерстью, с горящими, как угли, глазами.  Она совсем не испугалась, только немного погордилась, что у нее есть такие грозные товарищи.  Они подмигнули ей и огромными прыжками, как будто парили в воздухе, помчались туда, где начиналась дорога. 
     Любка проводила их взглядом, замерев, с застившей глаза слезою.  Боль вдруг разом вернулась, будто сидела и ждала рядом.  С тяжелым сердцем она подняла портфель и сумку с хлебом и уложенным в нее платьем, и повернула назад…
     И слегка растерялась…
     Она стояла на крыльце дома быта.  С минуту Любка тупо пялилась на дверь, не решаясь войти.  Обернулась… Не было никакой дороги.  С неба падали редкие снежинки, которые кружились и сверкали в свете фонаря, и даже луны уже не было.  Пока она бегала от отчима и за отчимом, небо затянуло.  А рядом, на выпавшем снегу только ее следы.