Не трогала она только Любку и мать, которые подкармливали ее, а отчим останавливался у ворот и начинал переговоры.  Завидев собаку, после того, как она вырвала у него топор, прокусив руку, он даже не рисковал погрозить.  Правда, в последнее время собака болела, дышала тяжело и кровила.  Шерсть ее была короткой, испростыла, а домой не пускали, чтобы не нанесла грязи.  Любка рекой лила слезы, когда обнимала голову собаки, пока никто не видел.  Соседям собака была не нужна, они предлагали ее всем купить или взять даром, сразу предупреждая, что ест она много, как человек, а то и больше.  И заметно раздражались, когда она попадала им на глаза. 
     
     Соседи выслушали сбивчивый рассказ матери с непониманием. 
     — Война что ли? — удивилась соседка.  — Нормальная девка… При такой-то жизни! Подумаешь, слюни текут… А у кого они не текут?! Надо врачу ее показать.  Рот все время открыт, носом совсем не дышит.  Видно же, сломан, била ты ее, Тина. 
     — Смотрели уже, — досадливо отмахнулась мать.  — Ставят, что я болела или роды были тяжелыми.  А я вот вспомнила, упала с лошади, сильно живот болел.  Калекой, поди, ее сделала.  Что уж я, не зверь же, за волосы таскала, но ломать-то не стала бы. 
     — Все может быть.  Она у тебя не дура, у нее что-то с нервной системой. 
     — Нас и били, и работать заставляли, и мешки таскали… Я в ее годы уже нянькой в людях жила.  Все бы были калеками! Люди умеют воспитывать, а я не умею, — мать тяжело вздохнула, бросила в сердцах, оправдываясь.  — Надо было придушить, когда родилась.  Сразу же было понятно, что ума нет… говорить начала после четырех лет.  Изверга еще не было, что уж на него-то валить.  Я привыкла, а людям неприятно на нее смотреть, — заступилась она за отчима. 
     — А ходить? — поинтересовалась соседка. 
     — Пожалуй, тогда же, — ненадолго задумалась мать.  — Она и видеть-то не видела… Глаза у нее были ровно как неживые…
     — Это, Тина, церебральный паралич.  Она себя не контролирует.  Скажи спасибо, что поднялась и в школу ходит! Обычно с таким диагнозом сразу бросают, они олигофренами становятся.  Учится-то она у тебя как?
     Мать пожала плечами, наморщив лоб. 
     — Читает много.  Пока по голове не треснешь, не услышит.  Порой ору под ухом, а ее как будто нет.  А про школу даже не интересовалась… Не знаю, надо спросить…
     — Не умно ты, Тина, ее воспитываешь, надо побольше внимания уделять.  Может, прошла бы болезнь-то, — укорила соседка. 
     Любка заинтересованно прислушалась, навострив уши, незаметно отвернулась, пощупав нос. 
     И вправду, маленький, сильно курносый, с горбинкой в одном боку, постоянно чем-то забит.  Дышать она им не умела, а если и дышала, то тяжело.  Пыхтела и сразу начинало невыносимо свербеть, так что не было сил терпеть, и не хватало воздуха.  Дышать через рот она привыкла, ей это казалось так же естественно, как моргать или глотать. 
     Соседка работала медсестрой в больнице, ей можно верить.  Ничего подобного о своей болезни Любка раньше никогда не слышала.  Но вряд ли паралич — парализованная бабушка сначала ходила с табуреткой, а потом лежала неподвижно.  Врач тыкал бабушку иголкой, а она ничего не чувствовала.  А ее лишь иногда переставали слушаться и, или висели как плети, ослабнув совсем, так что она не могла поднять их, или тряслись с такой силой, что могла ударить себя — и гнулись с огромной силой, когда хотела пошевелить пальцами.  Но она их все равно чувствовала, даже легкое касание.  И ноги — бегала она быстро, они отказывали потом, когда понимала, что не догонят, или, например, когда думала, что снова или побоится вдарить Инге, или ослабеет и не хватит сил поднять портфель в нужный момент… Если был паралич, он не мог прийти и уйти по желанию.  Болезнь была, но другая. 
     Любка пересела на табуретку, поближе к кухне, но соседка и мать перевели тему. 
     Любка расстроилась, неплохо бы, если бы мать знала, что с нею происходит.  Мать в болезнь не верила, считая Любку ненормальной, дурой, плохо воспитанной.  Как все.  Никто и не задумывался, как страшно, когда не понимают, что ты и тело не одно и то же. 
     На работу Любка шла в глубокой задумчивости.  Неужели была такая болезнь, когда ничего не болит, а все равно человек болен?
     Про отчима думать не хотелось.  Он как будто специально выживал их из дома, внезапно раздражаясь и набрасываясь теперь даже трезвый.  Понятно, что он выгонял их, чтобы угодить Нинкиной матери…
     
     
     В школу Любка шла со страхом, с холодом в низу живота.  И так понятно, что ее будут бить.  Перед дверью она остановилась.  Звонка еще не было, но в коридоре было пусто.  Она открыла дверь и ни на кого не глядя прошла за парту, поставила портфель.  Приход ее не остался незамеченным.  Лишь Инга старалась не смотреть, уставившись в учебник. 
     Портфель выдернули, он пошел по рядам.  Для Любки это было не в новинку.  Она каждый раз собирала свои вещи по классу, после того, как приходил учитель.  Доставлять классу удовольствие смотреть, как она кидается на всех и пытается отобрать что-то, она не собиралась.  Но без портфеля было некомфортно, сразу стало нечем заняться. 
     Ее обступили.