Зато позади, почти впритык, шло еще порядка десяти машин. 
     Любка думала недолго, вытаскивая из машин всех подряд, оттаскивая в сторону и оказывая посильную первую помощь.  Оживить и остановить все машины она не могла, большая скорость могла убить ее саму.  Прогнать вперед получилось только последние четыре машины.  Единственное, что она могла, поставить рычаг в нейтральное положение, выкручивая руль и вжимая тормоза, но уверенности, что это хоть сколько-то сработает, у нее не было. 
     Странно, тот, которому досталось больше всех, пришел к ней, как призрак из прошлого.  И тоже Игорь.  Даже глаза такие же зеленые.  Жена, ребенок, своя фирма…
     На мгновение, в то время, когда она дотронулась до его позвоночника, рука ее дрогнула — на секунду показалось, что он моргнул.  Да нет, нос у этого Игоря был сломан, плотнее и шире в плечах, и небольшой животик…
     Любка внезапно поняла, что не справилась.  На место встали оба позвонка, но второй треснул, как ореховая скорлупа… Она провела по спине рукой, стараясь почувствовать масштабы повреждения.  Этому парню в гипсе лежать и лежать… Ее бросило в холод.  Значит, такова его судьба — не гони! До огня оставалось еще метров сто, а то и больше, так что она как бы ни при чем.  Главное, позвоночный столб не задет, лишь слегка сдавило, когда выбило позвонки наружу. 
     Любка заставила себя подняться и не подходить к нему больше. 
     А потом она разгадывала тайну огня, заливая водой начавшийся пожар. 
     На этот раз никто не пришел ей на помощь.  Струи хлестали ее по телу, не смывая грязь, которую она чувствовала в себе.  Ей хотелось вырвать свое прошлое, как кусок плоти, которая вросла в нее — и она несла ее, как камень, придавивший ее к земле.  Каждая вспышка воспоминаний несла боль, Любка корчилась, замирая, только когда боль выходила наружу и горела, разрывая небо, падала камнем вниз, оплавляя землю…
     Наконец, воспоминания ее стали тихими, словно из нее вышел гной, а тело мягким и безвольным.  Она ничего не изменить в своем прошлом. 
     Но были моменты, о которых она теперь жалела — и представляла, как бы все было, будь она чуточку умнее и рассудительнее.  Кроме нее никто не мог знать, скольким она пожертвовала, чтобы исправить то, что случилось сразу после ее рождения.  Словно она пыталась что-то доказать, тем, кто наступил на нее — и собирала на себя новую грязь, узаконивая их обвинения. 
     А некому было доказывать! Враги ее остались там, где она не могла их достать…
     Призрак Игоря словно бы вернул ее на двадцать лет назад…
     
     Лето прошло незаметно.  Любка уже ждала, когда мать снова начнет выгонять ее, и на этот раз она была готова.  Но мать почему-то не торопилась.  Она увиделась со всеми, с кем хотела, прошлась по всем местам, которые помнила особенно ярко — и перестала тянуться в прошлое, словно оборвалась какая-то нить.  Как-то непривычно, ее одноклассники расстались со школой навсегда, а она еще учится.  Но немногие уехали.  Половина тех, кто закончил школу, остались в селе — то же лето повыскакивали замуж и мужественно доили коров, перемалывая косточки бывшим одноклассникам.  Или поступали в училища, чтобы вернуться, имея хоть какую-то профессию.  И, кажется, ничего не изменилось, и в то же время не осталось ничего, что могло бы ее удержать.  Разве что Инга, с которой не расставались, да трое бывших одноклассников.  Ребята учились на водителей, и это лето было последним — все трое готовились весной уйти в армию. 
     Девчонки, которые приехали из училища чуть позже Любки, Ингу приняли.  Никакого деления на своих и чужих.  Или человека увидели, который мог выпить за компанию, и курил, или просто выросли…
     Отчим теперь появлялся редко, домой не заходил.  Мать, наконец, написала на него заявление, и были свидетели, которые подтвердили избиение.  В частности, Мария Петровна, которая оставила школу и заняла должность председателя сельсовета.  На этот раз отчим поймал мать на перекрестке и сильно ее побил, прямо под окнами сельсовета.  Отчима посадили и выпустили, но ему пришлось подписать бумагу, в которой его предупреждали об уголовной ответственности за проникновение на чужую территорию.  Словно бы почувствовав поддержку людей, мать стала спокойнее. 
     Или, может быть, потому что подрос Николка и теперь помогал ей.  Он перешел в седьмой класс, и многие девочки писали ему записки и прогуливались возле дома…
     В перемены Любка не могла поверить до последнего дня.  Мать словно бы не замечала ее, или закармливала стряпней, или пыталась сблизиться с девчонками, которые приходили к ней.  И когда часть девчонок решила выехать раньше, Любка собрала свои вещи, присоединившись к ним.  Билеты купили заранее, а во Владимире взяли такси.  На пятерых получилось ничуть не дороже, чем если бы ждали автобус. 
     
     И внезапно Любка поняла, что скучала не она одна — вся группа уже была в общежитии.  Кто-то даже успел выйти на работу.  Встретились, как одна большая семья. 
     А дальше жизнь потекла в каком-то своем ритме…
     В других комнатах Любка по-прежнему чувствовала себя чужой, но теперь девчонки часто заходили к ним, делились секретами, приглашали на день рождения или звали с собой в компанию, когда шли гулять.  И парни по-прежнему открывали ей дверь, когда она проходила, и держались в стороне.  Даже Мишка Волков как будто забыл о ней, сделав последнюю попытку установить контакт, когда его забирали в армию, прождав в комнате до самого утра.  Был он печальный, и пока Любка отлеживалась под кроватью в соседней комнате, девчонки его утешали, как могли. 
     А в конце сентября вдруг пришел ответ из Ивановского университета, что ее приняли на заочные подготовительные курсы и пришла бандероль с первыми контрольными…
     Любка внезапно поняла, что ничегошеньки-то не знает.  Задания были такими, как будто она уже училась в университете.  Даже преподаватели не всегда могли объяснить ей тот или иной вопрос.  Она тупо смотрела на задачу, пытаясь представить, как по лестнице с наклоном в сорок пять градусов катится мячик с ускорением — и катилась вниз с этим мячиком, а потом в лоб ей летела пуля, выпущенная под углом в сорок пять градусов, которая разбила все ее мечты.  Первая двойка по физике повергла ее в шок, а это было только начало.  Все гулянки и пьянки пришлось срочно прекратить и начинать всю программу обучения заново…
     Теперь даже на работу она таскала с собой шпаргалки, пробегая по ним глазами, если сбивалась.  И естественно, не сказаться на выполнении это не могло — производительность упала, теперь она с трудом укладывалась в девяносто пять процентов.  Мастера даже не пытались завуалировать свою неприязнь, их зарплата напрямую зависела от выработки ткачих, и у всех у них были семьи. 
     И вот в один из таких тревожных вечеров, когда шел вопрос оставить ее ткачихой, или перевести на подмену, в окно постучали.  Окно было открытым, и, внезапно разозлившись, оттого, что ее отрывают от глубоких размышлений о роли партии в жизни народа и постановлений последнего съезда, Любка отдернула штору. 
     И сразу перестала дышать…
     За окном стоял Леха довольной ехидной усмешкой… Он легко запрыгнул в окно, пытаясь ее обнять.  Любка отстранилась. 
     — Леха, что с тобой? Тебя не было… — Любка посчитала, на всякий случай, опустив время отпуска.  — Три месяца!
     Он продолжал улыбаться, отвернув лацкан пиджака.