Мёртвый Угулай-не-Угулай усмехнулся, но тут же ухмылка его сменилась гримасой ярости.  Это подкатившийся незнамо откуда есаул рубанул его по ногам, перерубив одно колено напрочь.  Мертвец зашатался, тщетно пытаясь сохранить равновесие, но всё же завалился навзничь, выбросив в сторону наглого казака руку с кровожадно выставленным указательным пальцем.  Что за колдовство он там творил, неизвестно, явно, что-то такое, после чего никто бы выжить не смог, только всё дело в том, что Колыванова в этом месте уже не было. 
     
     Перекатившись колобком, он ещё раз рубанул по уже лежащему на земле телу мёртвого колдуна шашкой.  Просто так, где попадётся.  Попал по левой руке, вскочил и сразу же снова рубанул, уже по голове.  Чуток опоздал, Глодов, пришедший в себя уже размозжил темя мёртвого колдуна мощнейшим ударом топора.  Но боевая истерия была ещё сильна, и что тот, что другой всё ещё продолжали кромсать уже поверженное тело, прежде чем заметили, что мертвенно-голубое сияние погасло. 
     
     Глодов с Колывановым затравленно оглянулись. 
     
     По всей поляне, ещё недавно нагло прущие на оружие мертвецы, тупо застывали на месте и медленно оседали или заваливались на землю.  Дождь, лес и трупы.  Это живо напомнило Колыванову одну операцию в шестнадцатом году где-то на Северо-западе, когда он, один из немногих выживших, был удостоен очередного Георгия и недельного отпуска домой.  Домой тогда Колыванов так и не добрался, а пропьянствовал всю неделю в ближайшем польском городке пытаясь перебить водкой солёный вкус чужой крови во рту. 
     
     Вроде б и вправду всё закончилось.  Неужто отбились?
     
     Потом напала после боевая дрожь.  И Колыванова и Глодова начало неудержно тряси, как будто оба они пробыли несколько дней на леднике, а потом выбрались наружу.  Взглянув друг на друга, оба только чудом удержали нервный смешок, грозящий перерасти в настоящую истерику. 
     
     Через пару минут они достигли поваленных брёвен, образующих лагерь, где застали устало сжимающего дымящийся автомат Граевского и пришипившегося в углу Товарища Егора.  Ещё через минуту из дождевой завесы показалась глыбообразная фигура Азата, бережно несущая на руках растерзанное тело Крылова. 
     
     -Вот, - смущаясь кивнул обычно чуждый всякому этикету Азат, - похоронить бы надо.  Есаул, поможешь а? Жалко Серёжу, хоть и психический был, а стоял насмерть.  А я ведь грешил на него, думал притворяется, свой интерес имеет, только притворяется… А он и вправду: настоящий был. 
     
     Колыванов кивнул и уже начал подниматься, когда раздался негромкий и, даже какой-то несерьёзный хлопок выстрела.  Азат как-то совсем по-детски улыбнулся, скосил глаза куда-то влево и начал заваливаться вперёд, прямо на тело Крылова. 
     
     Смертельно уставший Граевский даже не имел сил поднять оружие, а только смотрел в белые от ненависти глаза Товарища Егора, сжимающего в такой же побелевшей руке наган. 
     
     Расслабившийся Колыванов вроде бы вскинулся, но наткнувшись на хищно-чёрный глазок второго пистолета в руке комиссара кровожадно застыл на месте. 
     
     -Именем Реввоенсовета, - тяжело, будто ворочая языком неподъёмные глыбы, нараспев начал произносить Товарищ Егор, - враг Трудового Народа, враг Нового Строя и ярый контрреволюционер, бандит Константин Граевский, по прозвищу «Батька Грай», за преступления против Советской Республики и попытку хищения Народного Достояния приговаривается народной властью в моём лице к высшей мере социальной защиты – смертной казни. 
     
     Что-то глухо чвакнуло.  Глаза Товарища Егора непроизвольно дёрнулись к переносице, а потом и вовсе закрылись.  Труп комиссара мрачно ткнулся носом в прелую хвою. 
     
     -А достал он меня, - равнодушно пояснил Глодов оглядывая обух топорика и без того обильно покрытый кровавыми подтёками.  Да, мозги Товарища Егора по цвету от мозгов оживших мертвецов практически не отличались. 
     
     -Пояснишь? – уже ко всему готовый поинтересовался Граевский.  Есаул, как там и был, уже маячил за спиной Глодова. 
     
     -А чего тут пояснять? – удивился Глодов.  – Говно человек был.  Ты думаешь, мы бы вернулись, отряд потеряв, кто бы виноват остался? Старый большевик Товарищ Егор или матрос Глодов? Он бы меня первый и сдал, что б самому чистым остаться.  Да и не по-человечески это: вместе от трупаков отбивались, хоть и не поверит никто, а он потом… Ладно, не бери в голову, гм, атаман, я то перед своими отбрешусь.  А нет – так и нет.  Золото ведь ты мне отдашь?
     
     -Не отдам, - согласился Граевский.  – А вот, если б ты с нами пошёл…
     
     -Ты это брось, - недовольно насупился Глодов.  – Нужно мне твоё золото? Мы же через пять лет уже в твоём Харбине будем, а потом и дальше, про Мировую Революцию слыхал? И всё твоё золото, так или иначе, будет, как товарищ Маркс учил, понятно?
     
     -Ага, - кивнул уже Колыванов, - а Серёжу с Азатом похоронить поможешь?
     
     Глодов только плечами пожал. 
     
     -Конечно, помогу.  Только я того, не подумайте, что за услугу… - Глодов засмущался, - Коня мне дадите, а? У вас-то табун целый, а мне ещё до своих добираться…
     
     Колыванов усмехнулся:
     
     -Да любого бери, только не моего, не атаманова и не того, что под грузом.  А пока пошли, парней похоронить надо. 
     
     Глодов только пожал плечами, подхватив заляпанную всякой мерзостью лопатку Азата…. 
     
     ***
     
     -Батька, - раздумчиво, как бы про себя, спросил Колыванов, - знаешь, о чём я сейчас подумал?
     
     -Нет, - флегматично ответил Граевский, так же как и есаул, угрюмо бредущий за караваном из трёх коней, нагруженных оружием, провизией и (но это секрет) частью золотого запаса атамана Соловьёва, состоящего из полутора пудов золота и нескольких мешочков, наполненных чистейшей воды якутскими алмазами.  – Но ты поделись, если желание такое чувствуешь. 
     
     Есаул горестно вздохнул:
     
     -Вот ты батька всё смеёшься… А подумай, - усы Колыванова азартно ощетинились.  - Я ж теперь завидный жених, так , да? В Харбине нам делать нечего, тоже правильно, да? Там же одна голь-босота ошивается, с ними дела иметь нельзя.  То есть, Батька, дорога нам из Харбина или в Штаты, что мне больше нравится, или в Англию, но там лорды всякие, а я то из простых.  Так что, Штаты эти Соединённые, мне больше по душе.  А человек я сейчас состоятельный, даже с вычетом того, что мы на борьбу против коммуняк пустим.  Я могу даже к миллионерше какой-нибудь посвататься… И жениться.  И знаешь чего, Батька?
     
     -И чего? - лениво поинтересовался Граевский.  До границы оставалось всего ничего, опасности не наблюдалось, но ухо, всё-таки, следовало держать востро. 
     
     -Вот я и подумал, - продолжал есаул, - женюсь, дитёнка заведу.  Пацана.  И назову Азатом.  И ничего, что имя басурманское, человек-то хороший был.  Брат, можно сказать.  Что скажешь, Батька?
     
     Граевский задумчиво пожевал губами. 
     
     -А я, - с совершенно серьёзным лицом заявил он, - «Троцким» своего сына назову, «Львом Давыдовичем».  Что б помнить и не забывать. 
     
     -Батька, - уронил челюсть Колыванов, - да разве можно живого человека, сына, тем более, так обзывать???
     
     -Шучу я, есаул, - успокоил того Граевский.  – Федей назову, как отца.  Пошли уже, до границы рукой подать. 
     
     (с) Завхоз
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     .