Глодовская бы воля, он бы стороной это место обошёл, но старик-шаман упрямо вёл красноармейцев прямо через лес из покойников. 
     
     Вон комиссару хорошо.  Едет себе, как ни в чём не бывало, только что песенку не насвистывает.  Потому как: человек, идейно подкованный, суевериям и всякому прочему мракобесию не подверженный.  А вот Глодов, очень даже наоборот.  Хотя не признался бы в этом даже товарищу Троцкому, если б тот, случись такое, спросил.  Нет, кошки чёрные или пауки раздавленные – это, конечно, ерунда.  Но вот покойника на пути встретить – к неудаче, тут к бабке не ходи.  А здесь не один, тут полста покойников по столбам расселись.  Глодов, по старой ещё, старорежимной привычке, потянулся тремя пальцами ко лбу, но, поймав укоризненный взгляд комиссара, тут же отдёрнул руку. 
     
     Отряд, между тем, почти полностью втянулся в лощину.  Впереди бодро ковылял старик-шаман, за ним уверенно топали семеро чоновцев с винтовками наготове.  Глодов с комиссаром на конях держались в центре, вытянувшегося серой змеёй по всей, пересекающей языческое кладбище, тропе отряда.  Замыкали шествие самые молодые и неопытные бойцы, для многих из которых это был первый боевой рейд.  Большинство красноармейцев, как и Глодов, чувствовали себя не в своей тарелке.  Даже если и не принимать во внимание нависающие над головами помосты с трупами, было во всей атмосфере этого места что-то тягостное, недоброе.  Даже вездесущее вороньё, которому, казалось бы, здесь самое раздолье, никак не давало о себе знать.  Тишина стояла… как на кладбище.  Только и слышно было, что шаги бойцов, приглушённое позвякивание оружия и редкий всхрап коней.  Глодов сбросил крючок с деревянной кобуры проверенного во множестве стычек маузера, а пальцами левой руки автоматически поглаживал гладкую рукоятку похожей на железную бутылку гранаты Рдулотовского. 
     
     Как бы прочитав его мысли, белёсоглазый комиссар обернулся к матросу:
     
     -Не нервничай, командир, мне самому это место не по нраву, уж тихо очень… - сообщил он.  – Но пусть уж лучше будет тихо, правильно? Нам сюрпризы всякие ни к чему. 
     
     И сглазил. 
     
     Где-то справа нагло и вызывающе заухала сова.  Не разумом, а, можно сказать, спинным мозгом, Глодов понял, что это неправильно.  Ещё не понимая, в чём эта неправильность, он, всецело доверившись никогда не подводившему его боевому чутью, уже выдёргивал ногу из стремени, одновременно высвобождая из деревянного заточения огромный многозарядный пистолет, когда услышал звуки страшные для любого солдата.  Гулкое «ду-дуканье», которое спутать ни с чем было невозможно.  Володькина Люська завела свою смертоносную песню. 
     
     Вторая нога застряла в стремени, поэтому Глодов не соскочил, а мешком свалился с Гнедого, пребольно ударившись плечом о землю и, в перекате, приложившись рёбрами об один из ближайших похоронных столбов.  Но на боль обращать внимания просто не было времени, потому как в этот самый момент Гнедой взвился на дыбы, щедро разбрызгивая бьющую из перебитых шейных артерий кровь, и беспомощно завалился на бывшего хозяина.  Только чудом Глодов избежал участи быть насмерть придавленным собственным же конём, потому что строго заучил первое правило поведения под обстрелом: никогда не оставаться на одном месте дольше необходимого. 
     
     Тем не менее, хрипящий и бьющий ногами в агонии Гнедой, чуть было не раздавил Глодова в лепёшку, рухнув на то место, где мгновением ранее находился матрос.  Глодов даже не успел пожалеть коня, он только обрадовался внезапно образовавшемуся укрытию, бросившись обратно к конскому трупу и обняв его, как любимую жену.  Жениться Глодов, кстати, так и не успел, и всё шло к тому, что вряд ли когда-нибудь успеет. 
     
     Но красный матрос, это вам не крестьянин какой-нибудь, только вчера берданку в руки взявший.  Мгновенно собравшись, Глодов машинально закусил ленточки от бескозырки и осторожно выглянул из-за конского трупа, приготовившись ко всему. 
     
     Красному командиру, как это случается в такие моменты, показалось, что прошло несколько минут, хотя на самом деле всё произошло за считанные секунды.  Выглянув, он ещё успел заметить, что часть бойцов из отряда, прикрывающего тыл, продолжает тупо стоять, не зная, что делать и сжимая в руках, оказавшиеся такими бесполезными, винтовки. 
     
     -Лежать, долбоёбы!!! Лежать!!! – во всю глотку завопил Глодов, выплюнув ленточки.  – Он же вам в спину бьёт, уроды!!!
     
     Неизвестно, то ли его крик, перекрывший на время кровожадный перестук пулемёта, возымел действие, то ли ещё что, но бойцы послушно повалились на землю.  Но многие из них не по своей воле – их просто швырнуло вперёд, разрывая тело беспощадными пулемётными очередями и превращая его в кровавую мешанину из костей и внутренностей.  Остальные же продолжали тупо лежать поперёк тропы, закрыв голову руками и представляя идеальную мишень для засевшего где-то на склоне пулемётчика. 
     
     «Где же Илютин, - лихорадочно метнулась в мозгу Глодова паническая мысль.  – Неужели когти рванул, гнида белогвардейская? Вот же ж сука…»
     
     Командир зря грешил на рядового Илютина.  Получивший секретный (от комиссара в первую очередь) приказ Глодова страховать отряд с флангов, пока те пересекают лощину, тот, услышав раздавшийся неожиданно треск пулемётных очередей, начал осторожно, вместе с прикреплёнными к нему рядовыми Ломакиным и Зотовым, подкрадываться с тыла к спрятанному пулемётному гнезду.  Толку, правда, от помощников было немного: они сопели как целое стадо кабанов и шумели соответственно.  Оставалось только молиться, что невидимый пулемётчик также оглох от грохота своего оружия и приближающихся красноармейцев просто не расслышит. 
     
     Глодов, меж тем, обратил своё внимание на фронт погибающего отряда.  Там дела обстояли немногим лучше.  То есть, примерно так же.  Пулемётчик накрыть идущих впереди бойцов не мог – столбы с навесами мешали.  Но легче от этого не становилось.  На глазах матроса боец Федоров решил прорваться.  Выскочив из-за маленького земляного холмика, за которым таился до времени, Фёдоров, пригибаясь, мелкими шажками рванулся к выходу из страшной лощины и почти сразу же лишился верхней половины черепа.  Брызнувшие во все стороны кровавые ошмётки попали на лицо затаившегося тут же чоновца с какой-то труднопроизносимой польской фамилией, тот инстинктивно вскочил, утираясь от кровяных брызг, и тут же тоже упал с простреленной головой. 
     
     «Снайпер, - с обречённостью понял Глодов.  – Это ж не бандиты, это черти какие-то.  Неужто, помирать придётся?». 
     
     Не то, что б Глодов боялся смерти… Совсем нет, насмотрелся он на разное за последние десять лет.  И как братишки, с которыми он не далее, как вчера спирт глушил, лежат на холодной мокрой палубе, уставившись в серое небо ничего не видящими глазами, и как оравший только что на тебя офицер, глупо вздёрнув ногами, болтается на ближайшем фонаре, как круглолицый буржуй, недавно предлагавший тебе взятку за пропуск к поезду, тупо рассматривает мутнеющими глазами расползающиеся под собственными пальцами кишки, прущие из разрубленного брюха… Многого насмотрелся матрос Глодов за последние десять лет, потому и чужую жизнь не ценил, и свою потерять не боялся.  Но всегда надеялся, что не «прямо сейчас», может, завтра, может через месяц.  А вот оказалось, что, скорее всего, уже сегодня.  Ладно, Бога, конечно, отменили, а вот Удачу ещё никто не отменял.  Может, и прорвёмся. 
     
     Глодов перевернулся на спину, проверяя маузер.  Стрелять из него по невидимым врагам – дело пустое, но проверить оружие никогда не помешает.  Как и следовало ожидать, пистолет оказался в полном порядке, хоть и трофейная машинка, но надёжная.  Может, и повоюем еще.  И тут же наткнулся на бешеный от боли взгляд комиссара. 
     
     Тому повезло гораздо меньше, чем матросу.