Мы стояли на палубе и смотрели на проплывающие мимо стволы темных елей. 


     


      - Лето заканчивается, - грустно сказала Ольга. 


     


      - А я и осень люблю, - сказал я.  – Красиво. 


     


      - В природе вообще не бывает ничего безобразного, - вставил Антон.  – Все безобразное, существующее в этом мире создано руками человека…


     


      Он, наверняка, хотел и дальше развивать мысль касательно соотношения прекрасного и безобразного, но в этот момент «Орка» прошла очередную излучину реки, и нашим взорам открылась долгожданная деревня. 


     


      Кто-то когда-то сказал, что брошенные дома похожи на человеческие черепа, а пустые окна, соответственно на глазницы.  Не правда ли, удачное сравнение? Все поселение напоминало забытый лесной погост или, скорее, открытое массовое захоронение жертв какого-нибудь диктаторского режима. 


     


      Тайга вовсю хозяйничала в давным-давно пустующих развалинах и вплотную подступала к жалкой кучке жилых домов.  Запустение страшное.  Если в тот момент потребовалось проиллюстрировать выражение «забытое богом и людьми», я бы, не задумываясь, ответил: нате!


     


      Глухомань.  Медвежий угол. 


     


      По берегу валялись бревна и черные смоленые лодки.  На шестах сушились сети, драные, полусгнившие - вроде той, что намоталась нам на винт.  Весь пейзаж был серый, мрачный и нагонял смертную тоску. 


     


      - Куда это мы попали? - вслух подумал я. 


     


      Саша узрел сходящие в воду деревянные мостки, с каких бабы обычно полощут белье, и решил пришвартоваться к ним.  Здесь было уже совсем неглубоко, и «Орка», практически, стояла килем на грунте. 


     


      Первыми на наше прибытие среагировала пара поджарых деревенских псов, которые впервые в жизни увидели такое чудо.  Они стояли на берегу и визгливо лаяли, опустив хвосты и не решаясь подойти ближе. 


     


      Впрочем, удивлены были не только собаки.  Все население данной деревеньки, побросав дела насущные, побежало встречать неожиданных гостей, то есть нас.  Всех жителей было от силы человек тридцать, причем более половины из них - люди среднего и старшего возраста, а детей и подростков - менее десяти.  Все это говорило о том, что деревня находится в состоянии предсмертной агонии. 


     


      Народ довольно долго шептался и шушукался, пока, наконец, вперед не вышел старый-престарый дед.  Седобородый, согбенный годами, опирающийся на посох, он походил на героя какой-нибудь киносказки. 


     


      Старик учтиво поздоровался и осторожно поинтересовался: кто мы, откуда и зачем тревожим их скромную обитель, в общем, выдал стандартный набор вопросов. 


     


      От нашего имени говорил, естественно, капитан.  Он как можно проще попытался объяснить цели и задачи нашей экспедиции, но, судя по лицам слушателей, это было все равно, что объяснять папуасам цель запусков межпланетных зондов. 


     


      Тем не менее, переспрашивать никто не стал, а важный старик, по-видимому, здешний староста, спросил, не соизволим ли мы разделить с ними трапезу.  Мы соизволили, и приготовились сойти на берег, потому как здорово хотелось пройтись по твердой земле. 


     


     


     


      -4-


     


     


     


      Деревня, в которой нам довелось бросить якорь, и которая когда-то была приличным селом, под названием Богоугодное, имела удивительную историю.  Точнее не имела ее вовсе. 


     


      В конце 19 века (годах в 80-х, а может и чуть ранее) в этих глухих местах поставил избу некий мелкий купец Ухтин.  Собственно купцом его можно назвать с большой натяжкой: он занимался тем, что торговал свежей и мороженой рыбой (на него работала рыбацкая артель, переселившаяся сюда вместе с хозяином). 


     


      Ухтин, как человек весьма набожный назвал возникшее поселение Богоугодным и первым делом (после того как все избы были поставлены) велел воздвигнуть часовню, а затем церковь (развалины и той и другой мы имели возможность лицезреть собственными глазами).  Затем пригласили попа. 


     


      Кроме рыбы в окрестных лесах обнаружилось много зверя, в том числе пушного, и купчишка разживался еще и этим.  Позже сюда переселилось довольно изрядное количество людей, несмотря на то, что места были довольно глухие (таковыми они являются и по сей день). 


     


      В начале 20 столетия купец Ухтин скоропостижно скончался, а поскольку детей у него не было, дело его продолжать и развивать никто не стал.  Местное население жило дарами моря и леса и на большее не претендовало. 


     


      На этом по сути дела и без того короткая история Богоугодного заканчивается.  Начиная с момента смерти Ухтина, время в селе как бы останавливается.  Жизнь страны идет мимо.  Первая Мировая, революция, интервенция, коллективизация, электрификация - все мимо! Села как бы не существует. 


     


      Потом начинается Великая Отечественная, а угодникам и война побоку.  В это я, честно говоря, сначала поверить не мог.  Вопросы разные задавал с подковыркой.  Нет, не видели они войны! Прямо заколдованное место какое-то!


     


      Так вот село и дожило до сегодняшнего дня, и, боюсь, жить ему осталось недолго: селяне постепенно вымирали без притока населения извне, строения ветшали и разваливались. 


     


      Их можно было бы принять за старообрядцев, которые, как известно, частенько уходили в лесную глушь, обрекая себя на полнейшую изоляцию.  Да вот только жители Богоугодного староверами не были, но и с места не трогались, хотя свое бедственное положение наверняка осознавали (Тут наши отцы жили, деды жили, тут мы и помрем! - говорили они). 


     


      Вообще-то изоляция селян была не совсем полной, иначе они вымерли бы гораздо раньше.  Они ловили рыбу и выменивали ее в окрестных населенных пунктах (вполне цивилизованных) на соль, муку, некоторую одежду и прочие необходимые вещи. 


     


      А самое главное, что в последние два десятка лет жители Богоугодного открыли для себя совершенно бесценный товар, именуемый деревенским самогоном.  Село отчаянно спивалось, ускоряя свою и без того скорую гибель. 


     


      Тоска тут была смертная, особенно зимой, люди пили, постепенно деградируя, дети чаще всего рождались слабыми и умирали, население сокращалось и вот-вот должно было сойти на нет. 


     


      Я прикинул, что как таковое село должно было прекратить свое существование не позже, чем лет через десять.  Мне стало грустно: не так много в мире поселений, обитатели которых существуют вне жизни своей страны. 


     


      -5-


     


     


     


      Историю, приведенную выше, я пересказал в том виде, в каком услышал ее от старца Федота, в чьей избе мы пребывали в роли особо почетных гостей. 


     


      Все насущные дела были брошены в честь нашего прибытия.  На столе булькала большая емкость того самого самогона - мутной подозрительной жидкости цвета ананасового сока.  Селяне, которым алкоголь окончательно развязал языки, говорили наперебой.  Еще бы! Многие из них уже много лет не имели возможности поговорить с кем-нибудь оттуда. 


     


      Я обвел глазами избу и подумал, что сюда можно водить экскурсии и показывать, как жили крестьяне в старину-матушку.  Никаких признаков, что на дворе уже двадцать первое столетие, не наблюдалось.  Деревня даже не была электрифицирована, не говоря уже о телефонной связи и телевидении.  Самым сложным прибором, из всего, виденного мною в доме Федота, являлась керосиновая лампа (керосина, правда, в ней не было). 


     


      Старец Федот обладал властью над селянами и числился (как я и предполагал) здешним старостой.  В доме имелось несколько книг религиозного содержания («Часослов», «Житие протопопа Аввакума», «Апостол»), увидев которые, Антоний чрезвычайно возбудился и возопил, что это бесценные реликвии, XVII век, Московский Печатный двор и что неплохо было бы вывезти парочку, потому как любой музей их с руками оторвет. 


     


      И коль уж зашла речь о религии, то должен заметить, что каждый в деревне мнил себя глубоко набожным, что, однако, вовсе не мешало хлестать самогон литрами.