Однако, вернусь к беседе за столом.  Говорили, в основном, местные жители (это я уже отмечал ранее), мы лишь внимательно слушали, кивали, иногда задавали вопросы.  Сами мы делились информацией о Большом Мире очень осторожно и предельно упрощенно. 


     


      В какой-то момент разговор плавно перешел на демографические проблемы села, и Ольга заметила, что пустых домов гораздо больше, чем жилых. 


     


      - За грехи, за грехи наши воздается нам! - со вздохом посетовал старец Федот.  - Младенцы рождаются слабыми, да и помирают тут же.  Иной раз и окрестить не успеваем - так, нехристями в землю и кладем! И поделом нам! Бога чтим мало! Пращуров наших обычаи забываем!. . . 


     


      Тут его перебили.  С места поднялась бойкая бабенка и замахала на почтенного старца руками:


     


      - Ты, Евсеич, погоди, погоди маненько! Пред гостями-то не кайся, чай, все не без греха-то! Мы, конечно, грешны, бог нам судья (она быстро и размашисто перекрестилась), а только дело тут в другом!


     


      - В чем же? - заинтересованно спросил Саша. 


     


      - А вот в чем, - женщина понизила голос до шепота.  - Всяк у нас в селе знает, што без бабки Колдырихи дело не обошлось!


     


      Сидящие законфузились, как будто речь зашла о чем-то неприличном. 


     


      - Мария! - сурово сказал Федот, зыркнув на женщину глазами. 


     


      Мария тоже засмущалась и села на свое место. 


     


      Разговор быстро и неестественно переметнулся на совсем другую тему.  Мне стало ясно, что мы затронули табу, что о таинственной бабке Колдырихе говорить здесь было не принято. 


     


      Но, как известно, запретный плод сладок, и я, чрезвычайно заинтересовавшись вышеозначенной бабкой, решил поговорить о ней с Евсеичем. , но позже и без свидетелей. 


     


      Застолье кончилось поздно.  Большая часть взрослого населения, основательно залившись, улеглось (лучше сказать - попадала спать), оставшиеся увели детей по домам.  Жена Федота, маленькая сморщенная старушка, предложила нам почивать в избе.  Однако мы отказались: наш взор смущали огромные черные тараканы, с наглым видом дефилирующие по горнице.  Это были настоящие русские тараканы, давным-давно вытесненные пруссаками по всей России. 


     


      Ребята ушли на судно, а я остался, чтобы поговорить с Федотом Евсеичем на запретную тему. 


     


      Мы сидели на лавке при свете лучины, за окном была темень и завывал ветер - все это создавало таинственную атмосферу. 


     


      - Негоже было бы к ночи, и говорить-то об этом - вздохнул старик.  - Ну да господь с нами! Давно это было.  Ишо сын-от мой Николка, вот таким-от огольцом был, когда они у нас появились. 


     


      - Кто они?


     


      - Да старик со старухой.  Бог их знает, откуда они пришли! Пришли и все тут! Заняли пустую избу, ну и давай там жить.  Много ли мало ли времени прошло - не знаю, - а только прознали, что знатки они оба, ну, знахари то бишь! Как их звали-то я уж и не упомню, да только дед-от шибкий был до вина любитель (где он его в те годы доставал - бог его знает) ну, его так и прозвали - Колдырь, а старуху его, понятное дело, - Колдырихой, хотя она-то и капли в рот не брала.  Ага.  Хозяйства у них почти никакого не было, а оба цельными днями и ночами все по лесу ползали, травки всякие собирали, да в избе сушили.  Старик-от потом этими травками людей лечил: кому боль зубную заговорит, кому ишо чего. . .  Так-от. . .  Ну а бабка-то его с людьми не шибко-то разговаривала.  Она, вишь, все больше с животиной дело имела.  У нас в те времена люди еще кой-какой скот держали, и ежели бывало с ним какая хворь приключиться - сразу к бабке: помоги, мол! И она, бывало, самую пропащую собаку в три дня снова на ноги ставила! Да! Сделает какой-то отвар, пошепчет чего-то над ним, пошепчет, напоит животину - та и здорова! Народ говаривал, будто она и язык всякого зверья понимает.  Я уж их учил: Бог с вами!, - говорю.  - Токмо человеку господь наш вложил душу бессмертную.  А скотина - тварь бессловесная! Не верят! Бог знает, во что верят, а Писанию не верят! Так-от!


     


      - А дальше?


     


      - А дальше вот что.  Старик-от через некоторое время помер, схоронили его как положено, и осталась старуха одна.  Ну, и вовсе с народом говорить перестала.  Только ходит, бормочет себе под нос чего-то.  Так бы оно и продолжалось, да только разругалась как- то Колдыриха с Авдотьей - покойницей.  Уж не упомню, из-за чего у них ссора вышла, а только крепко повздорили.  А Авдотья-то, надо сказать, в ту пору на сносях была.  И што ты думаешь? Родила через некоторое время двойню.  Обе девочки.  И обе мертвые! Ну, Авдотья в плач, бабы тож, а мужики покумекали промеж собой и решили: не иначе, Колдыриха виновата! Пожгем ведьму! Похватали, что под руку попадется, и двинулись к ее избе.  Я уж кричал: Стойте, окаянные! Не берите грех на душу! Не слушали! Да только старухи-то уж и след простыл.  Избу сожгли, конечно, а сама она как в воду канула. 


     


      С той поры прошло столько-то лет, про бабку уж и забыли почти.  Да вот пошли как-то наши бабы к озеру, на болото, по клюкву.  Ну, и одна из них, Настасьей звать, заблудилась маненько.  А когда вышла к своим-то, рассказывала, будто бы видела, што бабка Колдыриха по лесу ходит.  Посмеялись над ней: приблазнилось тебе, мол.  Да только напала на нее вдруг кликотная болезнь.  Токмо начну я, бывало, молитву читать (я ж здесь и за попа) или просто кто имя Господне упомянет, так на нее сразу корчи нападает, о пол головой бьется и кричит страшно, что, дескать, Колдыриха ее попортила, беса в нее подселила.  Ну, читал я над ней молитвы денно и нощно, читал - вроде бы прошло. . . .  Вскоре та Настасья обрюхатела и стала ребенка ждать.  Ну, а когда она должна была разрешиться от бремени, меня в ту пору в селе не было, потому как мы с сыном моим, Семеном, в море треску промышляли.