Как восхитительно пахла жирная кладбищенская земля! Густой аромат вечности – сырость, смола, перебиваемые иногда запахом разложения – нежным и слабеньким, точно новорожденный ребенок.  И эти могилы – как они были похожи на живых людей! Этот черный, неправильной формы, гранит – воин, убитый в бою.  Эта светлая раскаленная на ощупь колонна – женщина, умершая от родов.  Небольшой розовый камень похож на голову прелестного маленького мальчика, который под ним похоронен.  А вот тут и вовсе нет никакого камня – одни цветы… их лепестки – это чей-то ненасытный, полный горячей слюны рот, тянущийся к Фидеку с поцелуем.  Мальчик отвел глаза – целоваться не хотелось.  Он зашагал быстрее и скоро вышел за ограду некрополя.  Тут – странное дело – тоже были могилы: маленькие мохнатые холмики, похожие на беспризорных щенят, уютно жались один к другому.  Нигде не было ни одной таблички, зато вволю росла куриная трава, золототысячник, дикий лук – все те же травы, что и на бедном сельском кладбище в Ден-Роаше.  Фидек присел на лохматую спину одного холмика и подставил худое, смуглое лицо с царапиной на щеке горячему потоку воздуха.  Это было приятно, и легкий поток – единственное живое здесь существо – с нежностью шевелил отросшую темную челку мальчика и приятно согревал болячки на растрескавшихся губах.  Фидек вырвал из могильного холмика росток дикого лука – такой сочный на вид - и с наслаждением принялся жевать: он ничего не ел с самого утра, а теперь вдруг, увидев лук, вспомнил про голод.  Росток, хотя и был крупным и аппетитным на вид, оказался совсем не сочным, а, наоборот, высохшим внутри – не растение, а мумия – но мальчик, обессиленный голодом и долгой ходьбой по солнцепеку, не обратил на это внимания.  Он бы вообще не возвращался домой, если бы не Ниферон.  Не видеть его подолгу было для Фидека мучительной пыткой, но он уже привык к этой ежедневной пытке и переносил ее с вялым упорством. 
     Он уже знал, он был уверен, что Ниферон делает мумии – и эта уверенность, обычно отталкивающая и пугающая людей, в представлении Фидека напротив возносила бальзамировщика на небывалую высоту.  Почти со страстью думая о его пухлых, женственных руках с зеленой каплей изумруда на безымянном пальце, мальчик не замечал и не видел, что особенную прелесть этим нежным холеным рукам в его глазах придает ремесло.  Подумать только, какие удивительные, прекрасные до дрожи вещи Ниферон делает этими руками, этими пальцами! Фидек, закрыв глаза, представлял изящную кисть Ниферона на мертвом теле, мягкие подушечки пальцев, с музыкальной легкостью прикасающиеся к сосудам, костям, бледной неживой коже – и мощное, незнакомое возбуждение тяжелой волной прокатывалось внутри него.  Мальчику начинало казаться, что это его собственного тела полная рука касается с рассеянной лаской, это над ним – все равно, живым или мертвым - склоняется статная красивая фигура бальзамировщика.  И серьезный, мягкий, немного близорукий взгляд Ниферона, проникающий внутрь, знающий, вероятно, мертвеца изнутри так же хорошо, как снаружи – он невероятно прекрасен, этот взгляд! Фидек дожевал лук и, как всегда, мучительно застонал про себя, вспомнив о Нифероне.  Что он сейчас делает там, в своей мастерской? Вероятно, страшно занят – тем же, чем и всегда.  Он берет нож, он проникает в человеческое тело – белая рука на белых костях.  Думать об этом было до сладости жутко. 
     Человеческие кости уж точно не такие ломкие и неприглядные на вид, как кости собаки или крысы.  Они наверняка дышащие, ароматные – чуть похожие по цвету на свежее тесто. 
     А пахнут кости, конечно же, смолой и воском – так же, как одежда Ниферона.  Посмотреть бы хоть одним глазком! Уж если рукой точно нельзя коснуться, то хоть – легонько - взглядом – но ведь и это невозможно: собаку, кошку, крысу раздобыть легко, а человека? Сможет ли он, Фидек, убить человека? Нет, скорее всего – нет.  Дело даже не в том, что он слаб - вон и в школе его колотят все, кому не лень.  Слабость – это чепуха, лишить жизни можно спящего, больного, ребенка – да кого угодно.  Но это… противно богам.  Он не сможет сам бальзамировать труп, а значит – лишит убитого им вечной жизни.  Нет, так не годится.  Фидек беспомощно посмотрел вокруг себя, ища защиты от своих мыслей у воздуха, травы и могил.  И он нашел ее – эту защиту.  Да, кости у живого он отнять не сможет, а что если… Вон вокруг сколько костей, он и сам сейчас сидит на костях – теплый могильный холм уютно вздрагивает под ним, точно спина жеребенка. 
     Ему же нужна не человеческая жизнь, а всего лишь кости – какая разница, свежие они или уже порядком полежали в земле? Никто сюда не придет – место слишком глухое – это раз.  Значит, можно спокойно работать, ему не помешают.  Зарыты кости явно неглубоко – это два.  Вон, холм тот, что с краю, обвалился и даже отсюда виден угол подгнившего дощатого гроба – чтобы выкопать его, подойдет и детский совок.  Насчет того, что трупы перед похоронами были бальзамированы, и вовсе не стоит беспокоиться: Фидек прекрасно помнил, как у них в селении бальзамировали умерших.  В лучшем случае – им разрезали живот и вытаскивали кишки, а затем обмазывали какой-то липкой дрянью, которую с гордостью называли «смолой».  В худшем – просто обмазывали труп этой же дрянью и клали в гроб глиняную фигурку Осириса – вот и все.  После этой нехитрой процедуры труп считался мумией и имел полное право войти в Царство Мертвых – Фидек тихонько захихикал, вспомнив об этом.  Конечно, нарушать покой умерших – это значит нарушать волю богов… Но ведь он нарушит ее всего на несколько часов, а потом закопает мертвое тело обратно, закопает аккуратно - еще глубже прежнего.  Он, Фидек, станет молиться Анубису – просить о прощении.  Он будет долго молиться – и Анубис простит его.  Наверное, простит его… Наверняка - простит. 
     .  .  . 
     Однажды вечером, поздно вернувшись из школы, Фидек зачем-то вошел в большой дом и услышал наверху голоса.  Один из этих голосов – мягкий и серьезный – явно принадлежал Ниферону, остальные два Фидек слышал в первый раз – так ему показалось.  Два зрелых голоса (Ниферона и кого-то неизвестного) пытались в чем-то убедить третий, более молодой.  «Ахех, Вы ошибаетесь…» - горячо говорил Ниферон.  Любопытство взяло верх над правилами приличия: мальчик поднялся на второй ярус и заглянул в приоткрытую дверь.  Кроме Ниферона, в ярко освещенной комнате сидело двое: немолодой, голубоглазый мужчина – Фидек знал, что его зовут Бек и что он тоже бальзамировщик - и худой, темноволосый юноша с несколько унылым, сосредоточенным лицом – видимо, это его только что называли «Ахех».  Увидев Бека, мальчик никак не мог понять, почему сперва не узнал его голос, он ведь много раз видел бальзамировщика здесь, в гостях у Ниферона.  Может ли голос человека так быстро измениться? Ответ на этот вопрос было никак невозможно найти: оба гостя молчали, не сводя глаз с Ниферона – тот что-то спокойно и немного отрешенно объяснял им.  Фидек почувствовал прилив гордости: те двое внимательно слушали рассказ его «Божества». 
     - Вы напрасно упрекаете меня в безнравственности, друзья мои… Я просто – напросто делаю свою работу так, чтобы ею были довольны все, и я сам, в первую очередь.  Вы, Ахех, безусловно, правы: есть определенные правила, которым необходимо следовать в нашем деле… Но любое правило можно нарушить, если это принесет делу явную пользу.  Ну вот Вам пример: уже много веков сохраняется правило изымать внутренности только у лежащего на поверхности трупа.  И не приведите, боги, во время этой нехитрой процедуры поставить труп на ноги и прислонить его, скажем, к стене…Тут Вы, Ахех, лучше меня знаете, что якобы должно случиться…
     - Да, знаю! – несколько вызывающе глядя в глаза Ниферону, проговорил Ахех. - Если бы кто-то осмелился так сделать, труп непременно ожил бы и отомстил обидчику.  В древних книгах полно подобных свидетельств, неужели Вы, Ниферон, этого не знаете?
     -Возможно, в древности случалось что-то подобное… Я могу ссылаться только на свой собственный опыт.  На прошлой неделе я начал бальзамирование женщины, умершей от водянки.  Вы представляете, что такое труп умершего от водянки? В сущности, просто огромный кожный и костяной мешок, до краев наполненный жидкостью: объем ядовитой жидкости составляет чуть ли не четверть от реальной массы тела… Органы при этом иссушены и обезвожены, как абрикосы на солнцепеке.  Если бы я решил изъять внутренности, как положено, поместив труп в горизонтальное положение, то ядовитая жидкость хлынула бы внутрь, в мягкие ткани, и без того поврежденные болезнью.  Сколько бы занял тогда процесс дегидрации? – последний вопрос Ниферон задал, повернувшись к полному Беку, который внимательно ловил каждое слово. 
     - Не знаю, Ниферон, - задумчиво склонив голову к плечу, проговорил Бек.