ТЕЛЕЖКА С КАПУСТОЙ


     


     


     Он ее бум-бум-тарарах.  Она сперва огрызалась и отбивалась тоже, потом примолкла.  И с каждым ударом, как шляпка гвоздя, уходила, уходила в черную пропасть меона.  А когда сошли синяки, собрала она тележку и отправилась на рынок торговать капустой, как всегда.  Тихонько волокла свой груз по скользкой колее февральской дороги, ”Мерседес” засигналил сзади и полезла на высокую от спрессованного снега обочину, с натугой втянула передние колеса.  Тут тележка опрокинулась на бок, кочаны - пожалуй, даже головы с хрящеватыми переносицами и спутанными космами, вывались в разинутый зев сумки и раскатились по льду.  Принялась собирать их, хватая за уши и жидкие волосы, тихо матеря судьбу за беспросветность.  Тужась, втащила-таки груз на грязную с ноздреватыми промоинами кромку, и когда машина проревела и плюнула дымом, в выемке колеи остался лежать человек.  Она спустилась в тяжелых валенках, наклонилась над жертвой.  Бледный как утренний серп месяца, но смазливый, он лежал будто живой.  Поволокла его, чуть не плача, уже воображая себя так же невинно убиенной, и как жертвенная кровь ее громко вопиет к Создателю. 


      До заправки, где люди и телефон, метров пятьсот.  Сложив тело поверх сумки, поехала утоптанной тропинкой наискосок, кратчайшим путем.  Голова и ноги все же скребли снег, а после нескольких падений тело пришлось крепко прикрутить к раме.  Красавец заработал пару ссадин, но лежал все так же безмятежно.  Поразмыслив, сняла с трупа сапожки и шапку, чтобы ненароком не утерять.  Когда тропинка пошла под уклон, ей стало легче.  Потом еще легче, еще легче, и, наконец, тележка принялась бить ее по ногам, по мягкому месту, и в пылу состязания она не сразу сообразила, что заехала не туда. 


      Долина, куда увлекли ее колеса, была озарена мягким сумрачным светом, в нежном вечернем воздухе призывно сияли фонарики деревянных домов.  Она отерла пот со лба и огляделась.  Мервино? Канищево? Ворошиловка? Чепуха.  Никогда здесь не было деревни.  Был овраг, по склонам лепились кооперативные гаражи.  Самое дно, усеянное рухлядью, летом пестрело лопухами и конским щавелем, между корней царапался и прыгал ручеек, как блохастый котенок.  Она оглянулась.  Осилить крутизну казалось невозможным.  Тут из глубины поверженного тела раздался тихий стон, как бы призывающий поторопиться.  Обрадованная, покатила тележку вниз, к домам. 


      Тропинка вывела ее к огородам.  Стемнело окончательно, холодный ветер пробирал насквозь.  Она приодела тело и поспешила к ближайшему дому.  С полными валенками снега, оказалась наконец у низких сараев.  Обогнув их, вышла во двор.  Близко заголосила собака.  Лена бесстрашно подошла к незанавешенным окнам и глянула внутрь. 


      В просторной, бедной избе двое осатанело дрались.  Один был проворнее или злее и все осиливал.  Вот он двизнул второму так, что крякнула и подломилась детская кроватка.  Хрипло кричал магнитофон.  В углу на диване сгорбилась женщина и безучастно глядела куда-то в одну точку.  По комнате ходил и взмахивал как крылышками руками пацаненок лет четырех, тоже, кажется, равнодушный к происходящему. 


      Отпрянула, незамеченная.  Перешла дорогу.  В следующем доме было тихо.  Старуха сидела в ведре на полу и верхняя часть ее вспухала над посудой подобно вскипевшему молоку, и принимала очертания большой хищной птицы.  Это требовало усилий, потому что попытки раз за разом оканчивались неудачей, птица сердито клекотала и бесформенным плачущим гелем опускалась обратно в ведро, откуда оставалась торчать тонкошеяя седая голова старухи. 


      Она еле волочила ноги, когда в темноте чуть не сшиблась с поздним прохожим.  Тот выслушал ее сбивчивый рассказ, сориентировавшись, быстро зашагал туда, где следовало быть тележке.  Он тащил, она семенила сзади и все беседовала, но как-то односторонне. 


      Они внесли раненого в дом, где дядя Миша жил один, поскольку вдовец, возложили на кровать, раздели и обнаружили, что тот целехонек.  Обморок или кома, предположила Лена.  В двух комнатах было жарко натоплено и щеки у нее неприятно горели.  Продолжив обследование, дядя Миша выудил паспорт, водительские права на имя Пителина Юрия и пачку договоров. 


      - Слышишь, Лена, гость наш москвич.  По торговым делам приезжал.  Говоришь, из-под колес вытащила?


      - Что, не верите? - робко обиделась. 


      - Я думаю, парня просто положили на дорогу и уехали.  Сначала накачав наркотиками. 


      Дядя Миша постелил ей на хозяйской кровати с деревянными резными спинками, на взбитых высоких перинах, сам полез на печь.  Она лежала и думала, что такое тоска и мучатся ли ею крутые.  Реакция беспомощности, младенческий жест - скривить личико и закричать во весь голос, чтобы тот, кто всегда это делал, а значит, в силу законов должен делать это всегда, - чтобы он склонился, взял на руки и поцеловал ушибленное место таким волшебным касанием, которое сделает тебя счастливой навсегда.  Или до нового раза.  А ушибаешь снова душу.  И сколько ты ни кричишь и ни мухортишься - Он не подходит, не спасает.  И тогда корабль твоей тоски перестает быть управляемым, его накрывает волной - между тобой и миром все более утолщающаяся стена воды, говоришь - и слова вязнут в воде, звуки едва-едва проникают сквозь зеленую муть, сквозь толстое стекло аквариума. 


      Но если душа разумна, то ее впадание в спячку тоски тоже имеет смысл, смысл защиты от чего-то худшего или накопления сил перед новой попыткой жить, или - или медленного сползания в смерть? В юности тоска искала и находила себе причину или хотя бы повод, а после тридцати стала как бы привычкой. 


      Все ты врешь, все ты видишь не так, я же знаю! Помню, когда все хорошо, тоска видится как постыдная болезнь.  Когда шутишь, рисуешь, строишь игрушечные домики с детьми, просто ходишь по свеженалитым лужам и смотришь, как расходится и дрожит вода у твоих ног, - это ведь не только пауза между тоской и тоской!


      Она встрепенулась, пытаясь установить дружественные связи между двумя этими состояниями, - она хотела заставить телевизор работать сразу по двум каналам, - и, потерпев поражение, ушла еще глубже под воду, которая, впрочем, уже не была водой, но чем-то густым и клейким, как растопленный бараний жир, и он заливал ей горло и пресекал дыхание,- вот откуда эти слезы. 


      Ночью ее разбудили голоса.  Она соскочила с кровати, впотьмах оделась.