Мои братья научили меня плести многое другое — ведь нитки бывают разными. 
     Я очень люблю сплетать их в постели: занятие, именующееся в книгах сексом.  Этому меня тоже научили братья, но наша постель — всего лишь часть моей любви к ним, всего лишь часть их любви ко мне. 
     Я знаю, что любовь в постели — секс — только удовлетворение физиологической потребности тела.  Да; конечно так; но я люблю своих братьев и одетыми, и не за постель, и я блаженствую в их постели. 
     Нитки, которые не оборвать, не уменьшить, не спрятать в шкатулке: блаженство в постели брата.  Книги именуют это инцестом. 
     У людей есть мифы о первых людях.  Их было мало, и они женились на своих сестрах.  Авель; Каин; кто-то еще… Адам — с Евой, сотворенной из него самого. 
     Инцест был в чести у королей — или в нужде. 
     Еще им занимались боги. 
     
     5.  Ларек
     
     Раза три в неделю я работаю ночной продавщицей в нашем ларьке. 
     Квартал, где находится ларек, почти безлюден после восьми вечера.  Редкие прохожие, редкие покупатели.  Ларек не богат ассортиментом, но клиентам его и не нужно многое — пиво, сигареты, чипсы… А мне не нужны клиенты. 
     Я не знаю, зачем моим братьям ларек.  Возможно, как склад: здесь есть товар, не подлежащий продаже.  Он хранится в ящиках, запечатанных и нет.  В раскрытых, деревянных, лежат пересыпанные опилками яблоки, весьма непрезентабельного вида, желтые, с пятнами, и это действительно яблоки, и они довольно вкусные, чего никак не подумаешь по внешнему виду.  Я грызу их иногда, но Виталий, заставши меня за поеданием яблок, кривится.  Ящики, перехваченные крест-накрест широким скотчем, — картонные.  Не слишком большие, совсем не тияжелые, с надписями вполне продуктового или сигаретного содержания.  Спросить, что в них находится, мне никогда не приходило в голову.  В нашей семье не приняты вопросы, заключающие в себе пустое, праздное любопытство.  К тому же я не любопытна сама по себе, это не в моем характере.  Да и вмешиваться в дела моих братьев — дело достаточно опасное и неблагодарное.  Опасное не для меня, но сомнительно, что братья стали бы отвечать на такие мои вопросы. 
     В ларьке хорошо.  Он чем-то напоминает мне полузабытый Дом — не интерьерами, конечно.  Я не смогла бы объяснить внятно — чем. 
     Может быть, свет. . .  Дневные лампы, яркие, не выключаемые никогда.  Из-за них почти ничего не видно на улице — только людей, когда они уже подходят вплотную. 
     Может быть, запах, исходящий от закрытых ящиков, близкий к яблочному, только так пахнут огромные, зеленые фрукты, а желтые пародии в опилках пахнут совершенно иначе. 
     Может быть, возникающее уже через час чувство отделенности от мира вне ларька — словно ларек находится в другом месте, а все за его стенами — иллюзия, странное кино. . .  Не знаю, откуда это чувство берется, ведь в своей квартире, закрытой, отгороженной и куда как более странной, я не ощущаю ничего подобного.  Не знаю. . .  но мне хорошо в нем.  Я даже испытываю порой дискомфорт от прихода братьев, довольно часто навещающих меня по ночам.  Навещающих просто так — убедиться, что со мной все в порядке, и всегда они приносят мне какой-нибудь еды, хотя прекрасно знают, что я не люблю есть в ларьке. 
     Торговать мне приходится совсем мало — может быть, десяток покупателей вечером, а ночью даже двое — уже много.  Я читаю, сидя в кресле за витриной, уместив ноги на одном из ящиков, но читаю что-нибудь совсем легкое, а чаще — листаю бестолковые, но толстые и красочные журналы.  Кирилл, забегая в ларек, проводит в нем от силы минут пятнадцать, пьет со мной кофе и, целуя меня перед уходом, просит не скучать.  Виталий заходит гораздо реже, но и сидит со мной дольше.  Товаром, в основном, занимается тоже Виталий — то есть ларечным, пиво-сигаретным товаром.  Яблоки и запечатанные ящики они привозят вдвоем — только вдвоем, и только на своей машине, и, как правило, после полуночи. 
     Я всегда рада их видеть — но я не предлагаю им навещать ларек чаще.  Мне комфортно полностью только в присутствии братьев, я начинаю скучать по ним через полчаса после расставания, но здесь, в ларьке, я немножко отдыхаю от них. 
     Собственно говоря, у нас два ларька.  Но во втором я не торгую.  Сидеть в нем мне пришлось всего раза три — опять же днем, даже не в сумерки, ни в коем случае не в сумерки, строго-настрого приказал мне Виталий, не вздумай задержаться. 
     Это обычный ларек, только на форточке окошка всегда висит табличка "закрыто".  Давно привыкшие к табличке окрестные жители не пытаются в окошко стучать, и поэтому ничто не мешает заниматься здесь чем угодно — читать ли, спать ли. . .  Но я не люблю быть в этом ларьке и вряд ли смогу объяснить, почему.  В нем очень светло — несмотря на то, что нет ни одной лампочки.  Словно бы солнечный свет проходит сквозь стены, или стены — обычные, железные — на самом деле стеклянные.  Товара в ларьке нет совсем — только макеты на витрине, совсем немного, просто для вида.  За витриной тоже стоят ящики, но иные, чем в ларьке ночном.  Железные, совершенно неподъемные ящики.  Их никогда не бывает больше пяти, и от них пахнет смазкой, машинным маслом, порою даже бензином.