По счастью, гости в нашей квартире очень редки. 
     Было бы странно называть квартиру домом — наш дом не здесь, и выглядит он иначе.  Но у каждого места должно быть имя.  «Триглав» — так говорят о квартире братья.  Мне тоже нравится это слово. 
     Самая маленькая комната принадлежит Кириллу: шесть квадратов, узкий диван, книжный шкаф, компьютерный стол.  Кирилл неприхотлив — он может спать не раздевшись, а проснувшись, сесть за работу, не имея и мысли о завтраке.  Подозреваю, что любой профессиональный программист многое отдал бы за возможность влезть в Кириллову машину.  Вот только работать на ней не смог бы. 
     Моя комната полна игрушек.  Я уже выросла из них, но не хочу ничего менять.  Сантименты; но мне нравятся мои сантименты. 
     Виталий сибарит; ему, привыкшему к огромным залам, приходится трудно.  Обилие красивых вещей, антикварная мебель — но всё это, посмеиваясь над собою, он называет «эрзацем». 
     Территорией Виталия является и кухня.  Он любит готовить — не каждый день, конечно, но кроме него этим не занимается никто.  Баловство, говорит Кирилл.  Я с ним согласна — кухарка нам ни к чему не нужна.  Как и уборщица, как и горничная.  Триглав вполне способен обслуживать нас самостоятельно.  Поэтому, когда Виталий возится на кухне, я забираюсь с книжкой на кресло в углу и краем глаза наблюдаю за процессом.  Сверхъестественное зрелище! особенно если знаешь о моём старшем (самом старшем) брате то, что знаю я.  Мне кажется, что нарезка лука вручную выше пределов сколь угодно умелого мага и сколь угодно высокого бога. 
     Четвёртая комната триглава — общая; мы часто проводим вечера вместе.  Диван в этой комнате никогда не складывается, он завален пледами и подушками, книгами и журналами, дисками и пультами.  Моя любимая подушка — плюшевый кот, но иногда я уступаю кота Кириллу. 
     Существование пятой комнаты не на шутку удивило бы строителей дома.  Что делать! Я с трудом верю, что в подобных квартирах живут целыми семьями! Одна из странностей этого мира; впрочем, Виталий говорит, что дело не в мире, а в людях. 
     Возможно; всё, что я знаю о людях, я знаю из книг и фильмов.  Братья долго запрещали мне общение с людьми (правда, я никогда не страдала от этого).  Конечно, я здороваюсь с соседями по подъезду — как и они со мной.  Но наши соседи много лет были единственными людьми, с которыми я вообще разговаривала.  Я никогда не ходила в школу, а в детстве, вычитав о её существовании, несколько месяцев наблюдала из окошка за детьми, у которых были портфели.  Жалела их и ужасно боялась, что меня тоже отправят в школу.  Когда я, наконец, призналась в своих страхах братьям, Кирилл смеялся до слёз, а Виталий утешал меня и рычал на Кирилла. 
     Гулять я лет до семнадцати ходила только с братьями.  Если не считать того, что иногда мне приходилось сидеть около получаса на лавочке у подъезда, поддерживая созданную для соседей иллюзию.  Вместе с братьями я побродила немало — но не по городу, в котором мы жили, конечно, нет; в других местах.  В других местах этого мира и в других мирах — везде, кроме Дома.  Нашего Дома.  Домой нам нельзя.  Я до сих пор не знаю, почему, но вот этот запрет касается и моих братьев.  Я давно привыкла не интересоваться его причинами.  Так же, как работой Виталия и Кирилла. 
     Я часто остаюсь одна, и я не знаю, чем занимаются мои братья.  Не торопись, сказал мне Виталий, тебе надо учиться. 
     Учусь я здесь, в триглаве.  Это мои братья дают мне необходимое образование, но я знаю, что сами они учились иначе.  Обстоятельства, сложившиеся в нашей семье, мешают мне следовать их примеру и возлагают на моих братьев ответственность за моё воспитание, потому что родители не могут заниматься этим.  Мои братья любят меня, я чувствую себя птенцом в уютном гнезде, но иногда мне кажется, что их опека чрезмерна. 
     Хочу ли я лишиться этой опеки? Нет! мне страшно представить подобное! Братья — мой мир, мой дом, я люблю их больше всего на свете. 
     Мне кажется, что они любят меня гораздо сильнее — ведь им есть, с чем сравнить эту любовь…
     
     4.  Нитки
     
     От внезапной тяжести пружинит диван, шуршит одежда, соскальзывает, обнажая грудь, одеяло, и я улыбаюсь сквозь сон.  Присевший на мою постель обрывает нитки, сплетающие меня со сном, — легкими касаниями, медленно, бережно.  Я просыпаюсь, я обвиваю брата руками и ногами, тяну его к себе.  Я знаю каждое его движение, каждую линию его тела. 
     Я знаю это о них обоих. 
     Я сплетаю нитки, касаясь их тел, — так же, как плету настоящие, но настоящие я люблю плести пальцами… У меня гибкие, очень красивые пальцы: филигранный рисунок гениального скульптора.  Братья говорят, что у нашей матери — такие же.  Пальцы, которым не нужен ни уход, ни маникюр, ни украшения.  Правда, братья все время дарят мне драгоценности — точнее, дарят себе, они способны подолгу играть с моими пальцами, нанизывая на них кольца, перстни, печатки.  Они превратили это занятие в хобби, они словно собирают мозаику — вместе и порознь, всерьез спорят, смотрится ли рядом с изумрудом — рубин, или черный агат подойдет сюда лучше… Они даже надоедают мне, особенно, когда мне хочется сплетать нитки. 
     Я делаю это без спиц и крючков; я не плету только что одежду.  Триглав полон моих изделий, а когда я была маленькой, то заплетала сложным лабиринтом всю квартиру, зацепляя нитки за ручки дверей и ящиков, за перекладины стульев и подлокотники кресел… Это не было похоже на паутину — даже когда я выбирала только один цвет, даже когда я выбирала серый.  Струйки воды, пузырьки в лимонаде, листья деревьев — если смотреть напросвет. 
     Братья часто заставали меня сидящей среди лабиринта — на полу, на столе, под столом… Они не ругали меня, конечно, нет, и не рвали нитки.  Они играли со мной.  Подымая и опуская части узора, вытягивая, меняя цвета, они прятали мои пальцы в своих ладонях и учили плести не касаясь.  Закончив игру, один из них (чаще Виталий) сворачивал лабиринт в клубочек — или просто уменьшал.  В триглаве полно моих лабиринтов — самые крошечные лежат в секретере, в шкатулках.