А за несколько мгновений до этого безумство бури улеглось, сменившись обычной ночной прохладой, которая теперь казалась настоящим блаженством.  Мили обмякла, начала заваливаться на бок.  Алхимик, все еще чувствуя себя ледяной глыбой, еле успел подхватить девушку и бережно уложить на землю.  Затем он встал, покачал головой:
     “Слаба стала девчонка, очень слаба”. 
     Только теперь до него дошло, что, несмотря на весь пронизывающий холод и ощущение чуждого взгляда, щит никуда не делся, а значит, внезапного нападения можно было не опасаться. 
     Вивьен прислушался к себе: сердце бешено колотилось, но неприятного чувства больше не было.  Либо морок растаял, но уж больно реалистичным он был, либо лазутчик убрался восвояси.  Алхимик предпочел бы первый вариант, так как второй не сулил в будущем ничего хорошего. 
     Луна продолжала свой неспешный бег по небосклону.  Время караула Вивьена близилось к завершению.  Как ни был стоек алхимик, а усталость брала свое.  Глаза начинали слипаться, а в таком состоянии ни о какой бдительности не могло идти и речи.  Все произошедшее недавно уже виделось чем-то смутным и надуманным.  Тревога растворялась в ночной прохладе, становилась незначительной и даже глупой.  Ощущение липкого следящего взгляда забывалось, подобно тому, как забывается даже самая сильная боль.  Вроде бы и была, а описать почти невозможно.  Испугаться собственной тени в темном лесу – достойно не воина, а заблудившегося ребенка.  Если в самом начале путешествия нервы уж ни к чертям, то, что будет дальше? Но холод - он был таким явственным, таким настоящим.  Это не могло привидеться.  Алхимик посмотрел на руки.  Никаких царапин.  Впору усомниться в ясности собственного рассудка. 
     Определенно, время, проведенное вдали от человеческого общества, сыграло злую шутку.  Вивьен чувствовал себя хищником, брошенным посреди людской толпы – растерянным и напряженным.  Некогда близкие соратники, теперь они вызывали раздражение.  И если б не снедающее желание любыми средствами познать секреты волшебного народца, то не подошел бы алхимик ни к человеческому жилью, ни к прошлым товарищам на несколько полетов стрелы. 
     Туча стремительно забирала в сторону, и о возможном дожде можно было больше не беспокоиться.  По крайней мере, некоторое время.  Вивьен растолкал Брика, несколькими словами обмолвился ему о произошедшем, наказал присматривать за Мили.  Убийца отнесся к услышанному с большим недоверием.  Но это ничуть не помешало алхимику отправиться к своему лежаку и, ничего более не объясняя, моментально уснуть.  Еще не дело – посреди ночи распинаться перед самоуверенным хлыщом, пытаться что-то доказать.  Будет утро, будет и разговор.  Может быть…
     
     * * *
     
     Окружающий мир дрожал и колыхался.  Всего за одни сутки он из открытого привычного радушия превратился в ощеренное ядовитыми иглами чудовище.  Конечно, трудности случались и ранее, но все они были объяснимы.  С ними можно было бороться, противостоять.  Если не всегда на равных, то хотя бы имея какой-то шанс на победу или спасение.  Но не в этот раз.  Тракт до дна выпил надежды, оставив на их месте гулкую болезненную пустоту.  И эта пустота сводила с ума.  Или уже свела?
     Все тело превратилось в один дрожащий, молящий о пощаде комок боли.  Но глухо звучали прошения к всевидящим богам.  Глухо и слабо – словно мышиный писк в гаме городской толчеи.  Бегущий по дороге то и дело спотыкался, падал.  Ему казалось, что этот безумный бег длится уже целую вечность.  Ни единой остановки на пути в Преисподнюю.  Да, он чувствовал себя жалким грешником, которого гнали в раскаленное пекло.  Сказания врали! Никто после смерти не брал за руку и не уводил к ногам бесконечно древней безглазой провидицы, которая должна была указывать – куда же отправить бессмертную душу.  Нет, ничего подобного! Змеящийся тракт стал сосредоточением пронизывающего до костей ужаса.  Он насмехался, издевался и хохотал вслед.  И не было никаких сил противостоять этому бесконечному истязанию.  Любая задержка каралась незамедлительно – всепоглощающей волной животной паники, после которой он каждый раз находил себя бьющимся в судорогах в дорожной пыли.  Белая пена клочьями срывалась с его губ.  И было удивительно, как до сих пор он не откусил себе язык.  Или откусил? Голова раскалывалась, простую холщевую рубаху заливала кровь. 
     Левая половина тела уже давно начала неметь.  Рука и вовсе болталась неподвластной плетью.  Как-то, перелезая через один из завалов, он почувствовал, что застрял.  Попал в капкан.  Точь-в-точь, как какое-нибудь глупое животное.  Хлесткий удар невидимого хлыста тут же напомнил о приближающейся волне паники.  Он яростно метался, оставляя на торчащих обломках сучьев ошметки кровоточащей плоти. 
     В памяти возникла картина, видимая, казалось, много веков назад – попавшая в капкан ласка перегрызает сдавленную жестоким металлом лапку.  Капли алой крови на девственно чистом снегу. 
     Его вырвало слизью.  Хлыст свистнул еще раз, и в невероятном усилии человек смог вырваться из западни.  Бежать, снова бежать! Пока оставались силы, пока не потух безумный блеск в глазах. 
     
     * * *
     
     Утро вновь выдалось туманным и прохладным.  Оставшаяся после происшествия с соглядатаем ночь прошла совершенно спокойно.