Исчерпав свои ресурсы, восемь электронов открывают новую летопись в жизни бытия.  Электроны никуда не провалились, они по ту сторону, их собственное пространство становится шестимерным. 
     Количество непарных нуклонов возрастает.  Точкой перехода становятся дополнительные нейтроны, которые прошивают ядро атома.  Проваливаются аж десять электронов четвертого периода — количество непарных нуклонов от трех до пяти.  А через новое подпространство последние восемь электронов четвертого и пятого периода как бы выворачиваются еще раз, уже дважды.  Теперь у каждого электрона в видимой плоскости пространства по четыре брата с разными спинами.  А на ту сторону смотрят двадцать четыре электрона.  По десять провальных, и четыре, которые как бы здесь, но там, те, которые легли по оси Z, открывая ворота.  Шестой период — двадцать четыре провальных электрона, количество непарных нуклонов возрастает до тридцати пяти.  И последние шесть легко пришивают себя к тем, которые здесь. 
     Ну, восьмой ряд пока не закрыт. 
     — Получается, что у каждого электрона… — Кирилл почесал макушку, пытаясь сообразить, сколько будет электронов по одной орбитали. 
     — Шесть братьев с разными спинами.  Два без выверта, два вывернутых, и два дважды вывернутых.  И на той стороне столько же.  Так что, таблицу Менделеева можно продолжить.  До бесконечности.  Но даже для открытых элементов седьмого периода нужны особые условия.  Франций реагирует с любым элементом, пожирая его.  Был бы открыт инертный газ, скажем данон, ничто не смогло бы поколебать его. 
     — А, скажем, темная материя, могла бы оказаться таким газом? По идее, если он накапливается в звездах, при взрыве он должен выдавливаться в верхние слои и отбрасываться в космическое пространство. 
     — Вполне мог бы.  Вакуум сам по себе лишен какой либо среды, однако самые смелые открытия ваших ученых доказывают обратное — далекие волны радиогалактик легко достигают ушей слушателя! Следовательно, среда есть и при этом неплохой проводник. 
     — Это не химия, это, скорее, физика…
     — Демонология не предполагает деление науки, она рассматривает явление в целом.  Конечно, расчеты, которые делают явление непонятным и незаконченным, не лишены смысла, но рой мыслей уже не постучит в голову.  Все великие открытия делались интуитивно, а иногда во сне.  И то, что пытаются разузнать ваши ученые, древние знали наверняка! И сумели уложить знания в одну лишь сказку.  Проблема не в том, как все это проверить, а в том, как не получить по мордам.  Открыт порох, суммарный и атомарный вес его изучен вдоль и поперек, а как остановить безумие, не скажет ни один ученый.  И так любое ваше открытие. 
     — Чем плох телефон? — обиделся Кирилл. 
     — Требуются доказательства? Люди верят всему, что им сказали и показали — и не ищут ответ.  Первые лица государства не по делам судят, а по явлению народу.  В телевизор можно сунуть все, что угодно.  Но таковы ли, если миллионы людей не имеют куда преклонить голову?! И кто скажет, что им делать? И спят, и видят сон.  Высокопарностью слов не бедствующих ни сыт, ни пьян.  Раньше открытия приближали человека к Богу, а сейчас выдавливают из Бытия, в котором сам себе не рад. 
     — Но ведь живы! Тьфу, тьфу, тьфу!
     — Надолго ли?! — прищурился кот, усмехнувшись.  — Объединилась Смерть с Кащеем Бессмертным и распять собралась Дажьбога.  И пошел Дажьбог в море-океан на остров Буян, где в яйце смерть Кащеева хранилась.  Видит, в небе Семаргл-огнебог и Перун-громовержец, в поле Волх скачет, сын Индрика-змея, и Змея поддонный спину подставляет! Достал яйцо, принес, а Смерть ему чащу хмельную.  Набежала Жива, выбила отраву из рук.  И прозрел…
     Сам попробуй разрулить свой вопрос. 
     — Не-а, рулить отказываюсь, — сразу отказался Кирилл.  — Я с моими мозгами дальше твоих слов не хаживал. 
     — Горе мне, горе, с именами хоть разберись! — с досадой бросил кот.  — Не ответишь на экзамене, человека не увидят.  Вот сейчас только пространство поднебесной рассмотрели! Три тут, три там, одно измерение между ним, в Небесном царстве столько же, впереди вселенной еще три, пространства там как бы нет, но сам Сварог впереди Роба бежит, путь Солнцу прокладывая, три в чреве его, там где Бездна упокоилась, да сам Род — двадцать одно измерение у Рода Небесного.  У человека десять.  Не ленился бы, давно бы переплюнул Энштейна! Приложил на себя! Дажьбог продолжение Перуна, там он правый ментал, а здесь левый. 
     Так кто пошел воевать?
     — Сам Перун?
     — Именно! Но до Царствия Поднебесного ему не достать, если только через Дажьбога.  Волх, сын Индрика Змея, такой же хвост Валеса, как Дажьбог хвост Перунов — но и через него не получится.  Могучим Волха делает матричная память Царствия Небесного.  Как все Боги, он питается молоком коровы Земун.  Дажьбог могуч, оттого что нет у Подвселенной сознания, не руководит она собой — и оттого относительно чист Перунов хвост.  Волх и зверь, но не зверь.  Что может человек против Вселенной, которая за Родом в огонь и в воду?!
     Вот ты, нет у тебя ближнего, а земля, которая хранит твою матричную память, не умерла.  И поит тебя корова Земун молоком, которое течет по земле, где Волх и зверем скачет, и Финистом Ясным Соколом летит.  А ту раз, смотрит Перун на Волха-зверя, и понимает: один Кащей бессмертный поднимается из земли — и Марена с ним.  И Дажьбог не возвращается — спустился до Валеса, но не повернулось колесо сварожье. 
     Как у Мирки, если бы сама она чистой была и кровь Александра видела.  И что бы ни делала, как бы не поднимала, и мыслью, и делом — Смерть там.  Опоит Ирина зельем Александра и прикует все помыслы ее к горам Карпатским.  Не под нею Александр, а под ворогом. 
     Ну, нетрудно догадаться, чем занимались Перун и Дажьбог потом…
     — Иринку грохнули? — с завистью вздохнул Кирилл. 
     — И да, и нет.  По большому счету, двое всегда могут встать лицом друг к другу, и будут смотреть друг на друга, но между ними всегда будет лежать поддонный Змей, по которому и перешел Дажьбог, чтобы освободить Подвселенную от Кащея.  И посмотрели, и поняли — загажена подвселенная, леса повырубили, зверей повывели, что ни человек, то нечисть, а для человека места не осталось.  И сирые, и убогие, и естественно, мечтаем о бессмертии, и нет ни одного бессмертного — все под смертью ходят, преклонившись перед Сыном человеческим.