Перебитое колено почти не разгибалось. 
     Было холодно — под ногами, засасывая и налипая на ступни, хлюпала жидкая глина, скользкая, как мыло.  Небо покрывали свинцовые тучи, промозглая слякоть поднималась колючим белым туманом, заполняя низины небольшой извилистой реки, вдоль которой вилась натоптанная и изрезанная ободами колес дорога, срезая по пойменным лугам.  Мелко моросил дождь с крупинками снега.  Не все деревья сбросили красные и желтые листья.  Покрытые инеем, поникшие листья быстро бурели.  Зима пришла рано и внезапно.  Или то был тот самый первый снег, после которого зимы оставалось ждать еще месяц. 
     Рядом, нестрогой колонной по трое и по пятеро, на ширину дороги, кучкуясь, шли такие же связанные по рукам люди в рваной одежде, едва прикрывающей изможденные тела.  Много, много людей, избитые, изможденные, измученные дорогой, и кто-то тащил его вперед, поддерживая сбоку и сзади.  И старики, и женщины, и совсем дети, но больше крепкие мужчины и молодые парни.  Колонна растянулась на пару сотен метров впереди и позади, многие, как и он, шли босиком, изранив ноги в кровь.  С обеих сторон их сопровождали хорошо одетые вооруженные люди с мечами и на конях, без устали работая плетками, подгоняя людей картавыми криками и бранью. 
     — Немцы что ли? — ни к кому не обращаясь, испугано сжался Кирилл, осматриваясь с ужасом.  Интуитивно он почувствовал, что сбылось то, о чем предупреждал юноша.  Или ему только казалось… Юноша и солнце уплывали из памяти, как сон. 
     — Да нет, — услышал он рядом, — Золотая Орда… Здорово тебя приложили! Думали, не оклемаешься. 
     — Как тебя зовут? — спросили с другой стороны.  — А то не имени, ни отчества…
     — Кирилл, — машинально ответил Кирилл, обдумывая услышанное.  И вдруг брови его поползли вверх.  — Какая Орда?!
     — М-да… совсем память парню отшибло… — проговорили справа, хохотнув.  — Орден такой, христианский… Тут не только германцы и скандинавы, сброд со всего света, и все без роду-племени.  Замерз, поди? — заботливо поинтересовался у него все тот же голос.  — Что ж ты на самой дороге-то упал? Мог бы в лесочке схорониться.  Авось, прошли бы мимо, а теперь, вот, с нами…
     Кирилл кивнул, обнаружив, что привычной одежды у него нет, на нем висели какие-то лохмотья с чужого плеча, едва прикрывая голое тело и наброшенная сверху шерстяная шаль, подвязанная крестом. 
     — Позади согреются, передадут одежу, потерпи… Странная у тебя была одежка, странник что ли? А по лицу — наш… И говоришь по-нашему… А руки-то, руки белы… Из княжеских?
     Кирилл отрицательно замотал головой, раздваиваясь — теперь он был тут, на дороге, избитый и связанный, и где-то еще…
     — Тады разбойник… Нынче все разбойники… — голос над ухом со спины снова посмеялся.  — Пошто басурманина обидел?
     — Да не обижал я! — оправдываясь, взвыл Кирилл, размазывая слезы.  Терпеть боль не было никаких сил.  Из носа все еще шла кровь, крупными каплями падая на веревку.  Он умнел на глазах — нет, на сон это не походило, все было…
     Он едва не вскрикнул, когда-то кто-то споткнулся и ткнулся в горящую от боли спину, глянув через плечо.  С одной стороны рядом с ним шел парень, лет двадцати пяти, с длинными ниже плеч грязными спутанными волосами, чуть выше ростом.  Выглядел он не лучше, такое же опухшее лицо и следы плетей.  Кирилл не сразу заметил, что у парня вырезан язык, только когда он ответил на взгляд, что-то промычав, подбадривая.  Вид чужой беды напугал Кирилла еще больше.  С другой от него стороны, чуть отставая и прикрывая собой, как скала, выступал мрачный, богатырского вида мужчина, с застарелыми шрамами по всему телу.  Он был почти без одежды, легкая рубаха свисала с него лоскутами.  Был он высок и широк в плечах — и странный не сломленный взгляд, который смотрел сурово, с тихой болью, будто все шли в плен, а он провожал.  На просвистевшую в воздухе плетку богатырь глянул хмуро, нагнул голову, чтобы налившейся кровью взгляд, с застывшей ненавистью, был не так заметен. 
     — Ты держись, молодой еще, может, выживешь и вернешься… — посоветовал он глухим голосом, когда охрана проследовала дальше.  — Здесь дорогу охраняют, недалеко застава, переловят или волков спустят, а к лесу выйдем, там сторожить несподручно. 
     — Наши псы поганые тоже есть, уводят и продают, как скотину, — бросили впереди обижено, кивнув на скачущий навстречу отряд.  — Сжигают книги, убивают волхвов, разоряют селения.  Всех убивают, кто признает наших богов и в спасителя их не верит. 
     — А как верить, он же помер тысячу лет назад… Сами же и убили! — усмехнулся еще один, позади.  Оглянуться Кирилл не посмел, двое охранников были почти рядом, чуть в стороне на обочине, направляя коней по пожухлой траве. 
     — Не оне… Объявлен разбойником за кровь невинную.  Чертом себя за спину садил и объявлял духом святым… — прозвучал насмешливо и задорно за спиной еще один голос, молодой, не прошедший ломку.  — Мол, я один свят, а все другие бесы.  И се, как узрите меня на небесах ваших, пути ко мне направляйте, я есть стезя пространная и тернистая, кровь и плоть… На детей позарился…
     Лишь когда охранники пустили лошадей в галоп, Кирилл оглянулся. 
     Позади него шел почти старик.  Возраст его выдавали лишь глубокие морщины на коже лица и шеи, седая борода, как его волосы, да острый с горбинкой нос и впалые щеки.  Заостренное лицо его было продолговатым, с высоким открытым лбом.  Седые его длинные волосы, подвязанные шерстяной перевязью на лбу, спутано падали на плечи.  Как и богатырь, примерно одного с ним роста, был он в одной порванной рубахе до колена и широких льняных штанах, подвязанный вязанным пояском с кисточками.  Не иначе, его выдернули прямо с кровати — и штаны и рубаха когда-то были белыми, в каких спят.  Наверное, раньше он был силен, он и сейчас держался прямо, выступая мягко, слегка приседая, словно крался.  Цепкие глаза его окинули Кирилла взглядом, почему-то заставив сжаться, словно взглянул в омут, забыв обратить внимание на их цвет и остальные приметы. 
     Рядом со стариком шел еще один старик.  Не такой старый, как первый.  Без рыжевато-седеющей бороды и проплешин на голове, он мог бы вполне сойти за пожилого.  Вряд ли ему было больше шестидесяти.  На голову ниже богатыря и первого старика, мужицких кровей, в противоположность круглолицый, с выступающими широкими скулами и распухшим в кровоподтеках носом картошкой, широкий подбородок с ямкой, разбитые широкие губы, кровоточащие десны с выбитыми зубами.  Телом он был еще крепок, и глаза его, глубоко посаженные под широкими нависающими бровями, были не менее ясными и пронзительными.  Одет он был ни в пример остальным, точно собирался в плен заранее.  Теплые штаны с меховой оторочкой, теплая вязанная из толстой льняной нити рубаха, небольшая котомка-мешок за спиной, на плече перекинутые лапти, которые он, не иначе, решил приберечь, или чтобы не оставить в засасывающей грязи. 
     Рядом со стариками шел высокий крепкий мужчина, лет тридцати пяти, чем-то похожий на богатыря, который поддерживал Кирилла, но меньше ростом.  Такой же широкий, плечистый, голубоглазый и светло-русый.  Он насупил брови, и ни на кого не смотрел, словно бы отсутствовал.  А за ними весело скалился тот самый балагур, который пошутил насчет Спасителя.  Он кивнул Кириллу в знак приветствия, проявляя любопытство и без стеснения разглядывая его.