Перепады температуры, недюжая выносливость, регенерация – их наследство. 
     Добравшись до центральной магистрали обветшалого района, я первым делом заскочила в магазин и купила маленькую дерматиновую сумочку.  Спрятала в нее паспорт, пистолет и кошелек.  Хорошо, что ножи с собой не взяла, для них места бы не хватило. 
     Автобусы к остановке подходили крайне редко.  Разношерстная толпа жителей окраин расползлась на полсотни метров вдоль трассы, игнорируя широкие заплеванные скамейки под аскетическим навесом остановки.  На деревянных тумбах совковых времен болтались пестрые потрепанные афиши, объявления агентств недвижимости и пунктов приема волос. 
     Выглядывая на окнах пролетающих маршруток названия знакомых остановок, я пробралась в самые недра толпы.  До встречи оставался час, но такими темпами я могла не добраться и за пять.  Голова кружилась, тошнотворный дурман безнадеги разъедал сознание, будто я провалилась в смердящую яму и барахталась, измазавшись гнилью.  Чужие воспоминания уже остыли, осели на дно, источая ядовитые миазмы, мешающие дышать даже в этот солнечный, продуваемый прохладным ветром полдень.  Уже на полшага к обмороку, я поняла, что одуряющая муть вызвана отнюдь не отходами выпитых жизней.  Щупальца мерзости тянулись извне.  Будто по гнойным язвам скользила я взглядом по окружившим лицам, и на каждое хотелось набросить покрывало. 
     У сигаретного киоска, прислонившись спиной к трубе остановочного навеса, стоял парень.  Из кармана заляпанной олимпийки торчала пачка «Next», разношенные до трещин кроссовки выглядывали из-под грязных джинсов.  Мутный от похмелья взгляд скитался по дешевым сумочкам женщин, выискивая неплотно застегнутые молнии.  Ему бы оббивать пороги магазинов и складов, грузить ящики сил хватит, но он не позволит собой командовать.  Да и дружки засмеют с такой честной работой.  Нет, лучше вытянуть бумажник у какой-нибудь солохи.  Главное, чтобы на пиво вечером хватило. 
     Я отошла подальше и едва не столкнулась с сухонькой женщиной. 
     -- Дай сколько можешь, только не ругайся.  Пожалуйста, дай, -- шепелявила она, тыча в меня желтой, обгоревшей на солнце ладонью.  – Хоть два рубля дай.  Выпить надо.  Только не ругайся. 
     У нее двое детей – шлюха-дочь и сын-инженер, умотавший в столицу лет семь назад, бросив мать и младшую сестру расхлебывать помои не сложившейся жизни.  Квартира продана еще тогда, на билет и безработное время.  Приютившая сестра недолго терпела в уютном гнездышке родственников, оставшихся денег хватило только на убогий домишко в захолустье.  Отец семейства запил и одной из ночей упал в открытый колодец.  Дочь пошла по рукам местной шпаны.  Зато сын устроился в Москве.  Только писал очень редко.  Пока совсем не перестал.  А ведь они ждали его, как спасителя.  И до сих пор ждут, но уже не верят. 
     -- Дай хоть рубль.  Помираю я.  Дай, а? – по ссохшимся щекам поползли слезы. 
     Я достала сотню, сунула в скрюченные пальцы, понимая, что подталкиваю к пропасти, но не в силах выдерживать царапающие иглы безнадеги.  Может, на том свете ей будет лучше. 
     От мусорки запахло горелым – карманник выбросил непотушенный окурок.  Стоящий неподалеку мужик в разлезшейся кое-где по швам рубахе не заметил, что трико «похудело» на бумажник. 
     Желтая маршрутка мягко подкатила к бордюру.  Я расталкивала локтями честных работяг, вороватых продавщиц и наглых, крикливых старшеклассников, иначе пробиться к транспорту невозможно.  Забившись на дальнее сиденье, под хриплый вой радио «Шансон» я изо всех сил старалась оглохнуть, ослепнуть, закрыться, оторваться от канала ощущений, связывающего с сознанием десятков судеб.  И с ужасом поняла, что так придется жить, возможно, вечно. 
     
     Возвращаться в места подобной боевой славы мало приятного.  Несмотря на субботу, «Союз» пустовал.  Из кухни доносился слабый запах жаренной картошки, в полумраке зала тихо исторгал новомодный глянец R&B огромный телевизор, вялые официантки переговаривались за стойкой, бросив на меня безразличные взгляды. 
     Вата сидел в знакомой кабинке, рассматривая рекламные страницы журнала.  Увидев меня, он улыбнулся одними губами и сверил время по мобильному. 
     -- Я опоздала?
     -- Три минуты для женщины простительны.  На улице разве холодно?
     Я скинула плащ, поежилась от прохладных прикосновений воздуха.  Лед внутри расплавился до горячего потока.  Теперь на мне можно было жарить яичницу. 
     -- Простыла, наверное, -- предположила я, садясь напротив следователя.  – Давно тебя видно не было. 
     -- Дела. 
     -- Ясно.  Зачем позвал?
     -- Давай сначала заказ сделаем.  О многом поговорить надо. 
     -- Ладно.  Мне грейпфрутовый сок и пепельницу, -- сказала я и тут же спохватилась.  – Погоди минутку.  Я быстро. 
     До сигаретного киоска шагов двадцать, но они дались нелегко.  Не хотелось возвращаться к человеку, пышущему настороженностью и готовностью при первом же неверном слове, жесте, взгляде разбрызгать твои мозги по полосато-цветочной обивке стен.  Вата пришел на встречу с опасностью.