Шли дни.  Пришлая держалась особняком, почти ничего не ела, от чего превратилась в живой ходячий скелет.  Бабы корили ее, мол - чем ребенка-то кормить станешь, коль в самой еле душа теплится? Но снова никакого ответа, только пронзительный взгляд впалых серых глаз - холодных и обжигающих. 
     А потом. . .  Потом ее застали в том самом доме, где проходили роды.  После последних событий двери и ставни в нем заколотили.  Однако женщина смогла сломать одну из ставень и залезть в дом.  Ее присутствие обнаружилось лишь по свету свечи, видимым с улицы.  Уже порядком напуганные сельчане ворвались без предупреждения.  Они вскрыли дверь и застали пришлую за каким-то явно магическим действом.  Разложенные по столу всевозможные странные предметы еще как-то можно было объяснить, но неизвестные лающие слова, которые слетали с губ женщины, ее почти полная нагота и пара обезглавленных кур, лежащих тут же - наводили на вполне определенные мысли.  Больше того - на столе, среди знаков и рунических письмен, лежал младенец.  На этот раз он был без пеленок и все, кто оказался в ту ночь в комнате, увидели его уродство.  Но не это окончательно напугало деревенских - рот ребенка был перепачкан свежей кровью. 
     В ту ночь поднялась вся деревня.  Ведьму, а ни кем иной пришлая женщина быть не могла, попытались за волосы вытащить из дома, но не тут-то было.  Стоило одному из мужиков только сделать к ней лишь шаг, да протянуть руку, как бесовка схватила со стола нож и полоснула себя по запястью.  Она с ненавистью смотрела на тех, кто приютил ее, кто старался помочь, и ни капли благодарности не было в ее глазах.  Смельчака отшвырнуло к стене.  Да с такой силой, что он тут же обмяк и мешком свалился на пол. 
     С уст ведьмы вновь полились неизвестные слова, движения тела стали дерганными, словно у нее случился припадок.  А потом слова ее приобрели смысл и их услышали даже за стенами дома:
     - Уходите! Я должна оживить его.  Уходите или умрете!
     И тогда на крышу дома полетел огонь.  Люди поддались панике, дремлющему глубоко внутри первобытному страху перед всем тем, чего нельзя понять.  Огонь споро занялся по сухой дранке, стремительно ширясь и расползаясь в стороны.  В суете никто не вспомнил о тех, кто остался внутри дома.  А они далеко не сразу поняли, в чем дело.  Люди не оставляли попыток изловить ведьму.  Однако та впала в неистовство и, не обращая внимания на все еще струящуюся по запястью кровь, раскидывала всех, кто смел приблизиться к ней достаточно близко. 
     Деревенские окружили дом, держа в руках факелы.  Они настроились решительно и не собирались давать ведьме шанс.  Крепкие мужские руки взялись за заколоченные ставни, вырывая доски вместе с гвоздями.  Огонь полетел внутрь дома.  Раздались крики.  Дом в считанные мгновения превращался в настоящее пожарище.  Пламя гудело, набирало силу и отрезало все пути к отступлению.  Только тогда люди на улице начали приходить в себя, осознавать, что же они сотворили.  Из дома, в который вступило семеро, вышел только один. 
     Пожар угас сам собой и не распространился на остальную деревню, благо очаг находился на самой окраине.  Но люди не почувствовали облегчения.  Ощущение тяжкой вины по отношению к сгоревшим сельчанам не могло пропасть.  Тем более что многие видели, как из огня полыхающего дома вырвалась обнаженная женская фигура с ребенком на руках и бросилась бежать прочь.  Казалось невероятном, чтобы ведьма смогла избежать враждебной ей стихии, но бегство видели слишком многие. 
     
     - А ведь она тогда оживила ребенка, - продолжал мужичек, - я видел, как он зашевелился.  Это уже потом в дом полетели искры и он запылал.  Не знаю, где они все это время прятались, но это точно ее сын. 
     На лица собравшихся было страшно смотреть.  Люди будто мертвеца живого увидели.  Они так не боялись, когда рассматривали Чудище.  Теперь кто-то хватался за амулеты, кто-то наговаривал обереги, матери уводили детей. 
     Староста стоял, не в силах двигаться.  Он был старше говорившего и прекрасно все помнил, за исключением подробностей о ребенке, которых попросту не знал.  Мертвым не след возвращаться в мир живых, даже если это всего-навсего ребенок.  Безгрешная душа отправляется к небесам, а вот ее место в опустевшем теле может занять лишь черная злобная сущность, противная и опасная доброму человеку. 
     - Что же делать будем, люди добрые? - вновь обратился староста к людям.  Те стояла какие-то пришибленные, прятали глаза, расступались.  Страх гнал их по домам - запереться, спрятаться от злой силы, невесть как вернувшейся из прошлого. 
     - Помилуй, батюшка, - наконец раздалось от собравшихся, - да неужто же позволим этому поганцу, силой черной призванного, вновь разгуливать по земле-матушке? Так сдюжим же, братцы, сжечь его и вся недолга.  Мать то его, небось, окочурилась, вот он и вернулся мстить нам. 
     Поднялся легкий галдеж.  Народ с энтузиазмом поддерживал прозвучавшие слова. 
     - Так и поступим, - староста выдохнул и посмотрел на близнецов, - молодцы, спеленайте-ка его.  Принесите кто-нибудь смолы и огня. 
     Данила с Гаврилой не двинулись с места.  Они переглядывались, переминались с ноги на ногу, но не спешили исполнять повеление.  Братьев буквально трясло - в лицах ни кровинки, глаза расширенные.  Казалось, они испуганы больше всех.  Два огромных бугая без тени страха могли выйти - что против медведя, что против иного живого врага, будь того хоть несчетное множество.