— Я не напрашивалась, я могу уйти… — огрызнулась Любка. 
     Пробовать еду на столе ей расхотелось.  Настроение ее было безнадежно испорчено.  Ей вдруг захотелось крикнуть матери: «Закрой свой поганый рот!» — но она сдержалась, крепко сжав зубы, в глубине души понимая, что ничего иного мать не могла сказать.  И она вдруг поймала себя на мысли, что мысль пришла к ней, как будто не ее, устрашив и зачем-то внезапно обозлившись на мать, которая ничего худого не сказала, разве что как обычно унижалась, чтобы решить проблему одиночества.  Но и пожалеть мать не получилось.  Стол ломился от угощений, которые принесли для того, чтобы его ели всем миром. 
     — Можно подумать, от того, что ты стараешься всем угодить, тебя часто в гости зовут… — заметила Любка ровным голосом, не показывая обиды, которая была написана на ее лице.  — Ты говорила, кто-то спрашивал меня… Я домой пошла. 
     Мать словно бы не заметила, что руки у Любки дрожат.  Взглядом нашла заведующую, дождалась, когда та закончит весело болтать с одним их монтеров, и только после этого обратилась заискивающим голосом. 
     — Ольга Ивановна, вы спрашивали про Любку… Она это… ей домой надо, печку я забыла закрыть, — соврала мать, не моргнув глазом. 
     Любка про себя ядовито усмехнулась.  Мать была как камень, который не давал поднять голову.  Ей было проще, когда она никому не мозолит глаза.  Но, возможно, мать была права, интуитивно чувствуя, что в ее присутствии люди становятся агрессивнее, раздражаясь по пустякам.  Разговаривать о чем-то с домбытовскими расхотелось, первая половина дня обернулась позором, вторая началась не лучше, ничего хорошего сказать они не могли. 
     — Ой, забыла совсем… — спохватилась молоденькая заведующая, выбираясь из-за стола.  — Я ж вам, Тина Ивановна, еще зарплату не выдала.  Не спросили бы, не вспомнила бы!
     Втроем поднялись по скрипучей лестнице.  Ольга Ивановна открыла дверь, и внезапно обернулась, слегка покраснев. 
     — А Сережа пишет?
     — Ну… было одно письмо, — растерялась мать.  — С открыткой. 
     — Ой! — вспомнила Любка.  — Теть Оль, а вам тоже письмо пришло… Только я не поверила, что от Сережи! Я сейчас…
     Она бросилась вниз, на одном дыхании перепрыгивая через ступени, через несколько мгновений вернувшись с белым конвертом без марки, на котором в обратном адресе была указана Сережина часть.  Фамилию Сережа написал криво, указав лишь инициалы, видимо, рассчитывая, что его почерк не опознают.  И на миг заметила, как в лице Ольги Ивановны мелькнула радость.  Мать, наверное, подумала о том же — она как-то сразу расслабилась, словно внутри ее распрямилась пружина, выпрямилась, заулыбалась, засветившись и изменившись до неузнаваемости. 
     На Ольгу Ивановну Любка взглянула с любопытством.  Симпатичной, с мягким голосом и, в общем-то, веселая…
     Вряд ли заведующая хотела ее обидеть, возможно, просто произнесла первое, что пришло в голову.  День был ответственный.  Если у Ольги Ивановны была с Сережей любовь, Мишка Яшин не мог об этом не знать.  Взрослые всегда все знали друг про друга, встречаясь в клубе и танцуя парами.  Тогда он мог подумать, что она обратилась к ней, как к свояченице. 
     От сердца отлегло.  В какой-то момент Любка даже испытала гордость. 
     — Я тут вещи привезла для своих девочек.  Любка сегодня заходила, но народу было много.  Толпа такая набежала… Мы их потом выложить решили, после нового года.  Тина Ивановна, может вам что-то подойдет. 
     — Ой, а у меня денег-то хватит? — расстроилась мать. 
     — Да вы не волнуйтесь, — Ольга Ивановна улыбнулась.  — В этом году на заказах много заработали, премия у всех больше зарплаты. 
     Ольга Ивановна и мать прошла в каморку, где хранился сейф, и через какое-то время вышли.  У матери настроение резко изменилось, лицо ее выглядело радостным и возбужденным.  Потом Ольга Ивановна закрыла входную дверь, сходила в склад, в котором хранили материальные ценности, принесла три мешка, вываливая их на стол. 
     Любка и мать не поверили глазам. 
     Чего здесь только не было! И вязанные гетры, и свитера, и водолазки, и халаты, и варежки и перчатки с узорами, и вязанные шапки, три шерстяных спортивных костюма, и куртки…
     — В райцентре два новых цеха открыли.  В одном вяжут, в другом обувь шьют на заказ.  Пока для своих и наших, но, думаю, полегче будет, если в Москву не отправят.  Смешно, едем в столицу, чтобы купить то, что производят у нас.  Кому это надо?!
     Ольга Ивановна еще раз сходила в склад и вернулась волоча за собой еще один мешок, такой огромный, как она сама, открывая его.  Он едва прошел в дверь.  С бурками.  Именно с такими, о которых Любка и не мечтала, потому что в магазине их не продавали.  С замочками и сбоку, и спереди, и на каблуке, и с кожаными вставками, и даже сапоги на меху из настоящей кожи… Обычно за обувью ездили или в Пермь, или в Ижевск, которые были от села так же далеко, как другая планета.  Ехать туда надо было сначала до райцентра на автобусе, а потом на поезде или на электричке не меньше четырех часов.  А для матери и для Любки и райцентр был другой планетой.  Мать ездила туда, если только работников почты вызывали на учебу и на собрание.  Или в больницу, как однажды с Любкой, которая райцентр увидела впервые, поразившись огромному двухэтажному универмагу и поездам, которые с грохотом, сотрясая округу, ползли по рельсам, как черви.  Каждая такая поездка была огромным событием. 
     — Можно выбирать?! — озабочено поинтересовалась мать. 
     — Я себе это все достала?! — рассмеялась Ольга Ивановна. 
     — Любка, иди, меряй, — торопливо позвала мать, рассматривая ценники.  — А ты мне, может, материал продашь дешевенький? — осмелела мать.  — У меня постельного белья совсем нету.  И матрас бы, а то спим на одежде…
     — Дак закажи! — Ольга Ивановна пожала плечами. 
     — Не-а, вы больно дорого дерете, сама сошью, — подсчитала мать, перебирая вещи.  — Матрас, разве что.  Я видела, у тебя вата есть.