Она представила, как все веселятся, а она сидит дома — и чуть не разревелась от досады.  Настроение сразу снова испортилось.  Ну а как без штанов-то и без пуговицы?! Она сильно пожалела, что не перебрала старую одежду в сундуке… Наверное, не обязательно синие, лишь бы одинаковые были… Шесть пуговиц! В магазине их тоже не продавали… давно уже…
     Любка с силой стукнула себя по лбу — зато в дом быта были!
     Она постояла на дороге, дожидаясь, когда Мишка Яшин выйдет, но он не торопился.  А когда вышел, был раздет — покурил и вернулся.  Любка сразу догадалась, что это надолго, значит, что-то не понравилось и переделывают, а он будет сидеть до конца, пока не получит заказ.  Слава богу, что Нинка с матерью ушли…
     
     Инга с родителями Новый год собирались отмечать в столовой.  Ее родители купили входной билет в учительской.  Билеты продавали только взрослым, и тем, кто работал в администрации совхоза или сельсовета. 
     Про вазу Любка и заикаться не стала, заметив на столе сразу четыре точно такие же хрустальные вазы, наполненные салатами.  Отец и мать Инги встретили ее навеселе, уже начав праздновать.  Заметив, что отец собирается встать, чтобы усадить ее за стол, Любка быстро ретировалась.  Сергей Юрьевич то хвалился собой, то возбужденно вскакивал и начинал вышагивать с угрожающим видом, то пытался выпить водочки, а его всей семьей уговаривали повременить до вечера.  Ингины родители были ничем не лучше отчима, разве что не буянили.  Слушать стариковские поучения радости мало — одного раза Любке хватило за глаза, в присутствии пьяных людей ей сразу становилось не по себе. 
     
     На улице она вспомнила про газировку, свернула в столовую. 
     Народу там было не протолкнуться.  Для покупателей оставили небольшой зал, в котором располагался буфет.  Общий зал уже закрыли — его украсили, поставили елку.  Развесили блестящие гирлянды, серпантин, дождь, гирлянды из разноцветных ламп, снежинки.  На столы, покрытые белыми скатертями, расставляли салаты.  Вкусно пахло выпечкой.  На плите жарились котлеты, запекалась мясо.  А еще газировка — ее отложили прямо в ящиках в сторону, рядом с двумя ящиками конфет и печенья, тремя ящиками с вином, шампанским и водкой.  В углу Любка заметила приготовленную музыкальную аппаратуру: электрогитары, барабаны, ионику. 
     Значит, Мишки в клубе не будет…
     С одной стороны, она почувствовала облегчение.  После позора в доме быта встретить на дискотеке десятиклассника ей не хотелось.  А если не будет, то вроде как можно сходить.  Но с другой стороны, сердце вдруг больно кольнула игла и осталась — увидеть его еще раз хотелось, пусть бы краешком глаза.  Думать о том, что он встретит Новый год с Нинкой и ее матерью, было невыносимо. 
     Когда ее очередь подошла, газировку уже выдавали по две бутылки в одни руки. 
     Любка расстроилась… Разве что отстоять еще одну очередь, как делали все? Она ужаснулась — конец очереди стоял на улице, все в малом зале не поместились.  Наверное, она провела в столовой часа три. 
     Завезли бы баллон газа, сироп и воду…
     Те, кто приехал из города, рассказывали, что там газировку продают на каждом углу в специальных автоматах, куда можно бросить мелочь и пить ее, сколько влезет. 
     Ладно, не маленькая, время было полпервого, мать, скорее всего, ее уже потеряла. 
     После столовой зашла в магазин — там народу было поменьше.  Купила трехлитровую банку сливочного сока и трехлитровую банку маринованных яблок.  Яблоки и сок были не хуже газировки.  Еще ей нравилась сладкая маринованная капуста, но без того было тяжело, лучше потом сходить еще раз.  И неожиданно перестала переживать о пуговице — ей сегодня здорово везло… Она уже давно поняла, что быть честным человеком — обречь себя на вечный позор. 
     Теперь из магазинов исчезло даже то, что было раньше.  Любку это злило.  Когда есть, не замечаешь, думая лишь о том, чего нет — а исчезло, начинаешь понимать, что это было нужное. 
     На плечиках в зале висело точно такое же пальто, с точно такими же пуговицами.  Любка залезла в карман и сразу обнаружила целлофановый пакетик с заплаткой и запасной пуговицей.  Не раздумывая, забрала пакетик и сорвала три пуговицы, висевшие едва-едва на одной нитке, с самого пальто — на рукавах пуговиц уже давно не было, так что и запасная не помешает, а когда заметят, пришьют новые.  Даже совесть промолчала, когда она уходила из магазина, там всем было не до нее. 
     
     К тому времени, когда она проходила мимо здания дома быта и почты, обида на домбытовских как будто притупилась.  Обижаться долго у нее не получалось.  Она зашла на почту, оставив сумки в сортировочной, разделась.  Почта пришла, в ящиках почтальонов лежали не рассортированная районная газета «Звезда», а сверху стопки писем.  Возле одного из столов стояли три неоткрытых мешка, которые открывали, но почему-то вынимать содержимое не стали. 
     Любка потыкала в них пальцем.  Два мягких и один зашуршал. 
     От Деда Мороза…
     Обрадоваться бы, но никакой радости она не испытала.  И не было ни одной умной мысли, чтобы объяснить свое состояние.  Жизнь откупалась от нее дешевыми конфетами. 
     «Ладно, я могла и этого не иметь, — успокоила себя Любка.  — В конце концов, я на чужой планете, где каждый подумывает о том же!»
     Она постояла у мешка с подарками и представила, что наколдовала себе много газировки, красивое платье и шерстяные гетры, а еще бурки с молнией.  И умные мысли в голову Леонида Ильича Брежнева, который уже едва мог разговаривать, но никому не уступал место, развязав какую-то войну в далекой стране. 
     
     Длинный стол нарыли в комнате, в которой раньше стоял коммутатор.  Он и сейчас там стоял, но им давно никто не пользовался, разве что играл Николка, втыкая в дырки гвоздики.  Теперь телефонная станция находилась в райцентре.  Народу собралось много — все почтовские работники, работницы дома быта и монтеры.  Малышня кружилась вокруг елки, срывая аплодисменты.  Ребята постарше сидели за столом, с аппетитом уничтожая угощение.  Кто-то принес холодец и колбасу, кто-то печенье «хворост», кто-то маринованные грибы и салаты. 
     Любка села возле матери, которая позвала ее. 
     — Ты много не ешь, еда чужая, — предупредила мать, когда Любка потянулась за винегретом. 
     — Мам, я только попробую… — попросила Любка, заметив, что она тоже почти ничего не ест.  — Что теперь, смотреть, как другие едят?
     — Кто будет тебя после этого звать? — укорила ее мать тихим голосом, чтобы слышать ее могла только она.