И когда Любка зашла домой и попробовала поделиться радостью с матерью, а она как обычно, с каким-то непередаваемым чувством нетерпящего раздражения и глубокого недовольства в сердцах начала причитать, Любка свою радость сохранила, как драгоценные капли живительной влаги.  Она лишь презрительно скривилась…
     Нет, она все еще любила мать, но больше не верила ни одному ее слову. 
     Не враг и не друг.  Маленькая частичка этого мира, которая не искала беды, и не помнила о ней, опираясь, как если бы оперлась на сухую палку.  Любка давно простила ее и с легким сердцем готовилась идти своей дорогой.  Она видела свою жизнь другой, не такой, к какой готовила ее мать.  Мать не замечала даже очевидного — никто из тех, кто уехал, не собирался возвращаться, нисколько не переживая о будущем, и отзывались о селе с таким же пренебрежением, с каким сплетничали о них.  Выглядели девушки не только счастливыми, но теперь нисколько не заботились, что думают о них в селе.  Им завидовали, объявляя почти врагами, когда они, красивые и нарядные, проходили по селу, раздражая уже тем, что красили губы и волосы, и вели себя уверенно, не считаясь с учителями, которые пытались поставить их на место, напоминая, что они ничего не добились, и кроме училища им просто было некуда пойти.  Теперь, когда они уже не учились в школе, учителей девушки с училища считали напыщенными дураками и неудачниками, которые завидовали всем, кому удалось устроиться лучше, чем им, или собственным деткам, и посмеивались. 
     Любка уже давно отчаянно завидовать подружкам, которые перешли в восьмой класс и готовились сразу после окончания уехать в училище.  На будущий год готовилась уехать и ее подруга Таня.  Многие уехали.  А когда возвращались, везли с собой подарки — и первым делом, проводили агитацию, рассказывая невероятное.  Летом Надя и еще две девушки, которые жили неподалеку, подтвердили все, о чем рассказал им завербовавший их человек.  В училище они так же получали среднее образование, только не за два года, а за три.  И кто хотел — учился.  Там, в училище, их кормили три раза в день.  Досыта! И получали стипендию, которая была выше зарплаты матери.  А на второй год платили за работу в цехе.  Столько в селе никто не зарабатывал.  А приезжали отовсюду — с Казахстана, с Украины, с Урала. 
     Любка слушала, забыв как дышать, внезапно открыв для себя, что где-то там есть другая жизнь.  И не страшная, если уметь себя поставить.  Бывало, устраивалась разборка, но в основном были, как одна команда, как семья, которая ела, спала, работала, занималась двадцать четыре часа бок о бок.  За драки в училище выгоняли сразу, давая на сборы двадцать четыре часа.  В общежитии всегда было два или три воспитателя, и днем и ночью, которые следили за порядком, а в училище и на работе кураторы группы, которые относились к своим воспитанникам, как родители и наставники.  Жили в комнатах по двое и по трое, и у каждого была своя кровать, два комплекта постельного белья, отдельная тумбочка, полка для книг, и место в шифоньере с зеркалами.  А еще в комнате стоял стол, и была общая на этаж кухня.  И никакой грязи, кругом асфальт.  А еще никому не запрещалось приводить до пол-одиннадцатого друзей или ходить на дискотеки, которые проводились в училище и в парке культуры и отдыха, или в кино на любой сеанс. 
     О такой жизни Любка не смела мечтать…
     Несколько дней она ходила вокруг и около Нади, примериваясь, как спросить о себе.  Если там принимали всех и даже без аттестата, то ее, наверное, тоже могли взять.  Но все же, лучше приготовиться к худшему и не питать иллюзий, выложив все начистоту. 
     Наконец, она подловила ее, когда та сидела на скамейке, дожидаясь подруг, с которыми собиралась отправиться гулять.  Гуляли они всегда допоздна, возвращаясь под утро.  Частенько их провожали бывшие одноклассники или ребята постарше, которые теперь тоже учились в училищах и на лето вернулись, не сомневаясь, что правильно оставили школу.  Иногда они сидели на скамейке под окном Нади, о чем-то весело болтая, или даже целуясь. 
     Любка подошла и села, не зная, с чего начать разговор.  Надя заговорила первой, предложив ей шоколадную конфету, которую привезла с собой. 
     — Ну?! Опять из дому выгнали? — спросила она с сочувствием. 
     — Нет, я про училище спросить… А меня возьмут?
     — А почему тебя не должны взять? — с недоумением пожала Надя плечами. 
     — Вот… — Любка положила руку, предоставив доказательства.  И вздрогнула, услышав, как позади присвистнули. 
     — И давно это у тебя? — спросила Надина подруга, присаживаясь рядом. 
     — Не знаю, давно, — Любка покраснела, уши вдруг загорелись. 
     — При такой-то жизни! — поддержала ее Надя. 
     — Можно мотальщицей или трепальщицей, там с хлопком работают.  Зарабатывают они не меньше, но очень пыльно.  Им еще за вредность платят. 
     — А в ткацком цехе шумно, — рассудила Надя, успокоив ее.  — Им и респираторы выдают, и беруши.  Наверное, если у тебя будет нормальная жизнь, это пройдет.  Там много специальностей — красильщицы, контролеры, прядильщицы…
     — Но если не пройдет, тебе будет трудно, передовиком производства не стать.  Там надо работать так быстро, что нам еще учиться и учиться.  А они, знаешь, сколько получают! Ого-го-го! И квартиры им в первую очередь дают. 
     — Ну, — с тяжелым вздохом согласилась Любка, но облегчение она почувствовала.  — Я понимаю, — Любка покачала ногами, задумавшись.  — А можно мне на будущий год вместе с девочками поехать?
     — Ты же еще маленькая! Маленьких не берут! — воскликнула Надина подружка. 
     — Но вы же говорили, что можно без аттестата! — Любка снова покраснела.  — А на свидетельство о рождении можно кляксу поставить! — выдала она давно продуманный способ. 
     — Это в исключительных случаях.  Когда с милицией привозят или из дому убежала. 
     — Я тоже убегу, — сразу же решила Любка. 
     — Ей лучше уехать! — сразу же согласилась Надя, останавливая свою подругу, которая открыла рот, чтобы сделать внушение.  — Я тут такого насмотрелась! Люба, надо хотя бы семь классов закончить.  Ну, — Надя развела руками, пытаясь объяснить Любке суть.  — Там недалеко спецшкола, в которой учат, пока не исполнится семнадцать лет.  Или трудные, их в училище направляют из детской комнаты милиции.  По возрасту они сразу считаются старшекурсницами.