Перед смертью она решила сначала поквитаться с Нинкиной матерью, которая испортила ей жизнь.  Как, она пока не знала, но в запасе у нее был еще целый год.  За год могло многое случиться.  А вдруг выяснится, что ее на самом деле подменили и найдутся настоящие родители? И тогда Нинкина мать будет ползать у них в ногах, вымаливая прощение за то, что собиралась отправить ее в страшный дом!
     Чем дальше в лес, тем приятнее становилась Любкина мечта.  Она почти забыла, что сбежала из дому…
     Дорога стала ровной, как будто ее кто-то специально подсыпал песком и камушками.  Таких дорог вокруг ее села больше нигде не было.  А когда лес внезапно оборвался, и снова начались поля, она обрадовалась, немного удивившись.  Не иначе, пересекла границу района — она как раз была где-то в этой стороне, и где-то там впереди еще одна деревня.  Теперь Любка торопилась, собираясь попроситься к кому-нибудь на ночь, не забывая следить, чтобы не встретиться со смерчем или с черным человеком, или с привидениями. 
     
     
     — Девочка, ты чья? — вдруг услышала Любка позади и впереди себя.  — Как ты сюда попала?
     Любка, лишившись голоса, оглянулась и испуганно попятилась, увидев, что перед нею стоит тот самый человек в черном плаще.  Только капюшон его был откинут, и длинные седые волосы падали на плечи.  Таких людей она в жизни не видела.  Он не походил ни на одного знакомого, и одежда была другая, никто такую не носил.  Но смотрелось красиво.  Местами плащ был зашит белой ниткой, как будто специально выбрали ее, чтобы было видно, что плащ порвался. 
     И испугалась еще сильнее, когда наткнулась спиной на руки, которые придержали ее за плечи. 
     Она отпрыгнула, как ужаленная, порываясь бежать, но женщина в таком же ниспадающем, но белом плаще, с длинными черными распущенными волосами, подхватила ее и поставила рядом с собой, взглянув с задумчивостью. 
     — Мы могли предполагать, что дорогу кто-то найдет, — произнесла она с тревогой. 
     — Не думаю, я вижу ее ауру, ее почти нет, кто-то сильно потрудился, чтобы ужалить ее, — расстроился мужчина, заглянув в Любкины глаза. 
     От его пронзительного взгляда, который сразу заставил ее выпустить из виду часть мира, ей стало холодно.  Наверное, он был колдуном или нечистой силой… Глубокие и зеркально черные, как омут глаза, словно бы заглянули в самое сердце. 
     — Ты угадала, — вдруг засмеялся мужчина и, обратившись к женщине, произнес с удовлетворением.  — Жена, ты, безусловно, нашла клад!
     Женщина склонилась над Любкой, поиграв ее вздрагивающей ладошкой.  Вздрагивали руки не от приступа, так ее руки всегда тряслись, Любка не обращала на это внимания.  Но когда она держала руки перед собой, амплитуда быстро нарастала, и через несколько секунд их начинало корчить, загибая и пальцы, и сами руки, которые сразу после этого становились как плети.  За ними она переставала чувствовать губы, челюсть и ноги.  Не больно, просто неудобно и сильно заметно со стороны.  Люди почему-то думали, что если руки дрожат, человек обязательно в уме глупее его самого. 
     Любке стало стыдно за руки и она их спрятала, выдернув из теплой и мягкой ладони женщины.  Женщина Любке понравилась, упасть перед нею в грязь лицом не хотелось, и теперь она думала только о том, чтобы продержаться. 
     — Славная девочка, умница…
     Любка покраснела.  Умницей ее никогда не называли.  Наверное, умницей она все же не была.  И когда эти двое узнают, что о ней думают в деревне, получится, что она их как бы обманула. 
     — Нет, — с досадой призналась Любка.  — Я еще в школу не ходила…
     Про школу-интернат, о которой уже все было решено, она решила промолчать.  Ей стало так стыдно, будто ее обман уже раскрыли. 
     Мужчина и женщина переглянулись и засмеялись. 
     Любка смутилась.  Наверное, они догадались.  Как же их убедить, что она не то, что о ней думают?
     — А я писать умею, — похвасталась она, радуясь, что есть возможность проявить свои знания.  Она присела, смахнув предательски вытекшую изо рта слюну, и начертила на песке ту самую букву. 
     — А какая это буква? — мягко улыбнулась женщина, присев рядом. 
     — Не знаю, — призналась Любка, тяжело вздохнув.  — Мне никто не сказал. 
     — Мы тебе верим, — произнес мужчина, внезапно заболев вместе с нею. 
     Любка испугалась, руки у мужчины скрючились, из оскаленного рта потекла слюна, голова его вздрагивала, а глаза стали дикими и озлобленными.  И на мгновение ей показалось, что волк стоит перед нею.  Очень большой, черный, обросший шерстью.  Любке стало жутко и холодно. 
     Так она… так страшно она выглядела?!
     Но мужчина внезапно прекратил болеть, сбрасывая с себя покрывало волчьего облака. 
     — Ты думаешь, я стал глупым? — рассмеялся он.  — Рано или поздно болезнь уйдет, возможно, насовсем.  Но люди, которые смеются, останутся такими до конца своих дней.  Им уже не поможешь. 
     Он вдруг легко подпрыгнул, перевернувшись в воздухе и приземлившись на обе ноги.  Усмехнулся, взглянув на нее лукаво, пробежал по воздуху — а следом, вскрикнув ободряюще, подпрыгнула и пробежала по воздуху женщина.  И обнявшись с мужчиной, закружились в вихре какого-то дикого танца. 
     На этот раз Любка смутилась от множества нахлынувших на нее чувств.  Она стояла, замерев, и смотрела на мужчину и женщину, не мигая, Конечно, они были добрыми.  Хотелось идти за ними, куда глаза глядят.  Полем, лесом… Наверное, у нее родители были такие же… Где-то недалеко была их деревня, с несколькими домами из белого камня, и белые лилии в пруду, по ночам падали звезды и приходили в гости странные и непохожие на людей существа, а прямо под ногами клад…
     А как же мать? Николка? Пропадут они без нее… внезапно расстроившись, спохватилась Любка.  Она уткнулась взглядом в землю, внезапно обнаружив, что и мужчина и женщина стоят рядом, как будто не кружились только что, и даже не покидали то место, где она их видела. 
     — Ты очень любишь маму? — мягко поинтересовалась женщина, погладив ее по голове. 
     Любка молча обреченно кивнула. 
     — Но она все время слушает злых людей, — посочувствовал ей мужчина. 
     Любка снова молча кивнула, сунув в карманы руки, которые сразу стали лишними, пнув носком ноги корзинку, в которой лежали хлеб и нож.  Как же он догадался? Наверное, следовало угостить их горохом, рассудила она, заприметив лопух с большими листьями.  И повеселела, склонившись над корзинкой.