— Эх, съехала бы на обутках, полподошвы бы уже сносила!
      — Учись, катись, — посоветовал Дьявол.  — Тут не так круто, одной ногой, второй, разворот попробуй. 
      — Пока до подъема идем, я тебе покажу, — пообещал Борзеевич.  — Есть у меня в запасе парочка приемов.  Со второй горы на ногах съедешь! Это у меня… — Борзеевич пнул снегоступы.  — Бестолково мы с тобой собирались в дорогу — констатировал он. 
      За разговорами прошли еще с полкилометра.  Место тут было не ровнее, в чем в других местах, но до основного подъема было еще далековато.  Борзеевич оказался мудрее, и пока искали укрытие от ветра, закатал по дороге снежный кирпич.  Крепость возвели быстро.  Спать на снегу им было не впервой.  Но упрятать себя под снегом не получилось. 
      Стоило воткнуть ветвь в землю, и снег начал таять в этом месте, утекая в землю с такой скоростью, что Манька и Борзеевич кое-как выбрались из образовавшейся мгновенно ямы, не успев подобрать неугасимую ветвь, провалившуюся под снег.  Очевидно, Борзеевич принял за землю обломок скалы, которая скатилась со снегом с вершины.  Однажды уже им приходилось пожелать неуправляемой неугасимой ветке загореться, не докопавшись до земли.  Благо, оказалось не глубоко, поток воды был направлен не в их сторону.  На вершине горы снег таял уже не так быстро, и о том случае спустя какое-то время забыли.  Ту толстую рогатину они так и не нашли, и когда снег сошел, еще одну ветку посадили в землю, которая за ночь пустила корень и веточки.  Отросшие отводки обломили и рассовали по всем местам, подращивая каждую ночь, но толстую рогатину, которая набрала силу и могла сразу обогреть пещеру или дать достаточно тепла на открытом месте, было жалко до слез. 
      — Маня, там, под нами, похоже, лес! — виновато проговорил Борзеевич, показывая рукой на показавшиеся верхушки в том месте, где только что сидели. 
      — Мне было бы странно, если бы его не было.  Людей нет, пилить деревья некому.  Что ж ему не нарасти? — подмигнул им Дьявол, оборачивая себя в резиновый водолазный костюм с трубочкой, очками и ластами.  — Ветку воткну в землю, чтобы не пропало добро, а вы бегите, пока плыть не пришлось…
      Манька и Борзеевич припустили со всех ног. 
      Бежали долго.  До того места, откуда снег сошел в долину, открывая под собой каменные глыбы, очевидно, катившиеся с самой вершины каждый раз все дальше и дальше.  Обернувшись, не поверили глазам: там, где они остановились сначала, бурлило озеро, вращаясь по кругу и обрушивая в себя тонны снега, образовав огромное озеро, которое пробивало себе дорогу в низину к руслу реки между горными хребтами. 
      — Ну вот, обратной дороги у нас нет! — грустно подытожила Манька, немного испугавшись, что было бы, если бы она повернула назад.  — Слава Богу, что мы не туда…. 
      Очевидно, Борзеевич думал о том же. 
      — А у нас ее и не было! — слегка удивленно произнес он, став лицом белее снега. 
      Оба разом примолкли. 
     
      Идти по горам было тяжело.  Проходили в день не так уж много, если мерить расстояние километрами.  Но тот же Дьявол утверждал, что многие альпинисты еще меньше проходят.  Потихоньку набирались опыта и лезли вверх приемами, которые отрабатывали на занятиях по физподготовке.  Учились друг друга страховать, перебираться с одной скалы на другую, подниматься по веревке….  Поднимались теперь много быстрее, чем когда покоряли первую вершину. 
      Манька все чаще задумывалась, а на кой ляд она идет к Благодетельнице, если и так понятно, чем закончиться встреча с вампирами.  Скормят драконам — делов-то! Говорить с ней по душам уже давно расхотелось.  Даже из необходимости помочь бедным девушкам, которых убивали, чтобы она умирала вместе с ними.  А душу даже вампиры не рисковали забодать, отправляя на четыре стороны.  Даже будучи вампиром, он все еще оставался костью земли — носителем ее маленькой, но, безусловно, полезной матричной памяти, которой была грош цена, после того, как ее испоганили вампиры.  Ничего хорошего не вспоминалось.  Даже домишко свой, в котором она прожила столько лет, казался ей темным пятном, размытым и удаленным из памяти.  Кругозор у нее был ограниченным, всевозможные яства, или там платья на себя примерить она или не могла вовсе, или представляла с трудом.  И как правильно сказал Дьявол, сны ей снились самые убогие: подвалы, развалюхи, заросшая сорняками земля, места общего пользования, военные действия, притоны и места разврата.  Только однажды ей приснился санузел, в котором она осталась бы пожить: весь зеленый из яркого светлого камня малахита, украшенный лепниной из золота, с высокими потолками, с люстрой из хрусталя, с раковиной и унитазом из цветного фаянса, с золотыми кранами и хрустальными ручками.  И пол там был особенный, выложенный узором.  Но сразу же после этого вывели ее на паперть и повели по таким местам, когда человек уже и со скотиной себя не сравнил бы.  Даже свое лицо, которое видела каждый раз, как смотрелась в зеркало, не могла вспомнить и увидеть таким, каким она его видела.  Вот если представляла себя голубоглазой красавицей с пышными волосами пшеничного цвета, то воображение рисовало образ свой живенько, беззастенчиво напоминая, что она-то как раз такой красавицей не являлась.  И так порой хотелось на каждую косточку свою посмотреть, чтобы просвечивало сквозь них солнышко, каждое ребрышко посчитать — но хоть и железо ела, и спала на камнях, шла, отмеряя километры, оставалась без признаков худобы.  Бывает же такое!
      Что можно сделать с такой памятью, Манька не представляла, но как ни крути, другой у нее не было.  Пораньше бы ей подняться в Ад, да посмотреть, чем голова ее забита. 
      На счастье, на мысли о самой себе времени оставалось немного.  Манька втянулась и последнее время больше переживала за подъемы, чем вспоминала о вампирах.  Все больше приходилось думать, как в пропасть не сорваться, или найти уступ, на который ступи, и не упадешь.  Или от порывов ветра укрыться, чтобы не откатило или не сдуло со скалы ветром.  В горах даже вода как следует не закипала.  И каждая гора была выше другой вдвое, а то и втрое, и каждая гора имела с одной стороны высокие отвесные стены, а с другой была относительно пологой, так что можно было по ней катиться чуть ли не до следующей горы.  Между ними встречались пропасти, поначалу не такие не глубокие, как после третей вершины.  На дне той или иной пропасти порой можно было увидеть лаву.  И тут уж Ад Манька описала Борзеевичу во всем его многообразии, подкрепляя рассказ наглядными примерами. 
      Страшнее оказалось с вершины смотреть вниз на ту сторону, откуда они пришли.  Вот это была пропасть, так пропасть!
      Дьявол рассматривал препятствия, как великое удовольствие для себя самого, каждый раз устраняя их по-новому.  То он скатывал камень с горы, который застревал между двумя берегами пропасти.  То обваливал стены пропасти, чтобы можно было спуститься и подняться.  То отводил их в сторону, где пропасть имела узкий перешеек, по которому можно было перекинуть веревку или пустить стрелу с веревкой.  Последнее решение всегда первым приходило в светлую голову Дьявола, а предыдущие лишь в тех редких случаях, когда никакой веревки им бы не хватило.