Вдалеке гулко лаяла собака, словно пытаясь прогнать ночь.  Через поле, чуть прихрамывая на левую ногу, шел Проклятый.  Пожухлая трава едва слышно шуршала под его шагами.  Впереди, на границе неба и земли, горели теплые огоньки хутора.  Высоко над ними купалась в мягких объятиях туч грязно-желтая ущербная луна, похожая на обломанную монету.  Ветер стелился по земле и прятался в голых ветвях деревьев, чувствуя приближение снегопада - вот-вот должна была закончиться осень. 
      Проклятый насвистывал песенку, названия и слов которой он не помнил, а может, и не знал никогда.  Думать об этом не хотелось, само слово "никогда" пугало его: он считал себя вечным, но в глубине души знал, что вечным может быть лишь то, что не существует.  Поэтому он просто насвистывал и представлял, как далеко-далеко отсюда, на огненном юге сейчас царствует полдень, и над ароматным гулом базара поднимается густая, тягучая мелодия, под которую так приятно втягивать в себя сладкий дым кальяна и смотреть на танцующих красавиц. . . 
      Проклятый знал, что он там, но легче от этого ничуть не становилось, ведь он был и здесь, на стылом, мертвом поле, среди ветра и холода - и надеяться оставалось только на то, что хозяева хутора окажутся людьми с добрым сердцем и пустят его хотя бы в хлев. 
      Взгляд его наткнулся на нечто, уродливо возвышающееся на краю поля - нечто, напомнившее ему собственную молодость, такую далекую и потому почти уже забытую. 
      Виселица.  В ночном сумраке она громоздилась нелепой, неправдоподобной конструкцией, изломанным рукотворным чудовищем, состоящим из смерти и дерева.  Высокий, немного покосившийся столб с поперечной перекладиной, угрюмая свора ворон и размякшее, покачивающееся на ветру тело.  Современная версия распятия. . .  вместо гвоздей - жесткая, скрипящая веревка, всего за несколько мгновений обрывающая дыхание.  Теперь все предпочитают делать быстро: и жить, и любить, и убивать. 
      Проклятый подошел ближе.  Вороны, хрипло ругаясь и тяжело хлопая крыльями, взлетели с перекладины - у него никогда не было хороших отношений с этими птицами.  Возможно, потому, что он часто отбирал у них добычу. 
      Голова повешенного, свернутая набок, была покрыта черным мешком.  Пожалуй, они еще не успели склевать ему лицо.  Проклятый тронул мертвеца за ногу:
      - Что ты сделал?
      Казненный ответил не сразу.  Нелегко говорить, если пару дней назад тебя повесили.  Но наконец, с огромным трудом выдавливая из себя слово за словом, он сказал тяжелым, скрежещущим шепотом:
      - Я говорил, что наш барон - негодяй и ублюдок. 
      Проклятый усмехнулся:
      - Что такое? Он отобрал у тебя возлюбленную?
      - Он отобрал. . .  у нас урожай. . . 
      - Ясно.  Это не ново.  Во всем мире бароны отбирают урожай.  Всегда так было и всегда будет.  Есть тот, кто выращивает урожай, и есть тот, кому он принадлежит.  И очень редко это один человек. 
      - Я. . .  знаю. 
      - Так почему же?
      - Обида. . . 
      Проклятый вновь похлопал бедолагу по ноге:
      - Понятно.  Ладно, пойду. . . 
      - Постой. . .  сними мешок. 
      - Зачем?
      - Хочу увидеть восход. 
      - Тебе же вороны склюют глаза до полудня. 
      - Ну и что. . .  пусть. . .  хочу увидеть восход. 
      - Как знаешь. 
      Проклятый протянул руку и одним движением сдернул мешок с головы повешенного.  Тот оказался совсем еще молодым парнем, черноволосым и голубоглазым.  Пожалуй, еще неделю назад деревенские девушки заливались румянцем при встрече с ним и мечтали по ночам о его руках и губах.  Теперь он вряд ли мог стать объектом чьих-то мечтаний.