Из лагеря выбрались без проблем и за каким-то хреном попёрлись по дороге к перекрёстку на московскую трассу.  Причём, огромный Петруха держал Пашку за шиворот и проникновенно тому объяснял, что вообще-то «букварей» он терпеть не может, но Пашка – мужик правильный, и он – Петруха – его сильно уважает. 
     
     Метров через четыреста наткнулись на «мэстных».  Етишкин ты пистолет, восемь пацанов лет пятнадцати-семнадцати на мопедах: «Верховинах», «Минсках» и даже «Ригах».  Все в дермонтиновых куртках и резиновых сапогах с загнутыми голенищами – местный шик, типа ботфорты.  Д’Артаньяны, блин…
     
     Последующий диалог протекал, примерно, по такому сценарию:
     
     Главный Мэстный (недобро щурясь и привстав на стременах своего «ИЖака»): «А чё это вы тут такие борзые ходите?»
     
     Петруха (сильно покачиваясь): «А кто это такой крутой меня спрашивает?». 
     
     Главный Мэстный: «Главный я тут.  И ты сейчас просечёшь, вообще в натуре с кем говоришь!!!». 
     
     Петруха: «Да уже просёк.  Да и не говорил я с тобой, просто недоумение обозначил». 
     
     Главный Мэстный: «Чего сказал?»
     
     Петруха: «От же ж, ушлёпки.  Речи человеческой не понимают…». 
     
     Главный Мэстный: «Вали их, братва, вали городчан!!!». 
     
     Петруха: «Землячок, ты просто не поверишь, как я этих твоих слов ждал.  Теперь у меня душа чиста и опрятна будет». 
     
     Нет, конечно, Пашка знал, что Петруха махач знатный, но что б до такой степени… В дугу пьяный Петруха ввинтился с места в толпу местных «байкеров», как отвёртка в масло.  Только загремели падающие мопеды и матерно заорали незнакомые голоса. 
     
     Но и на Пашкину долю тоже досталось, всё же Петруха не многорукий Шива какой-нибудь.  Что б всех сразу достать.  Перед глазами выросла прыщавая морда в окружении белёсых патл.  Автоматически Пашка выбросил вперёд правою ногу, целя по яйцам.  Попал – морда из поля зрения исчезла.  Зато схватили и крутанули за правое плечо.  Пашка рефлекторно махнул рукой, с зажатым в ней, не хуже кастета, степлером, и ещё одна круглая морда уплыла из поля видимости.  А потом кто-то мощно приложил его по затылку…
     
     Давно знал Пашка за собой такую плохую черту – если сильно ударить его пьяного по башке, то вся память за последние полчаса наглухо стирается, а сам он в течение последующего часа куда-то идёт.  В родном Петрове, кстати, это работало только ему на пользу, потому как брёл он всегда в направлении дома на «автопилоте» и просыпался только в своей постели.  Но в других местах это не срабатывало – очнуться он мог где угодно…
     
     Так и сейчас, получив мощный удар по черепу, Пашка побрёл куда-то в сторону при полностью выключенном разуме.  Где-то позади Петруха ещё азартно строил «мэстных» вдоль обочины и читал им лекцию о правилах поведения в приличном обществе, но Пашка этого уже не слышал. 
     
     Спотыкаясь и наталкиваясь на торчащие ветки, он брёл по прямой в направлении родного дома, до которого было километров так с тридцать, да и путь пролегал через лес и болота разные.  Но мозги ещё не включились, а ноги работали.  Примерно через час-полтора в мозгах у Пашки начало слегка проясняться.  Понял он, что заблудился, что из средств выживания у него только старый степлер, а сам он по жизни – редкий мудак.  Но алкоголь из головы до конца не выветрился, поэтому, когда за следующим кустом Пашкиному взгляду открылась поляна со старым каким-то, обветшалым и, даже по внешнему виду, заброшенным хуторком посередине, он, не размышляя, ломанулся к избушке, больше всех остальных похожей на жилое строение, и, распахнув незапертую входную дверь, мирно свернулся калачиком у входа – хрен с ним, кто там хозяева, а он Пашка сейчас спать хочет!. . . 
     
     ****
     
     Тягостное, сосущие ощущение в районе желудка начало выводить Тварь из блаженного сонного состояния.  Тварь вообще-то не отличалась повышенной чувствительностью.  Был «сон» и был «не сон».  Был «голод» и временное его отсутствие.  Вот, пожалуй, и всё – внутренний мир Твари не мог похвастаться богатством содержания.  Сейчас Тварь начала просыпаться, потому что была голодна. 
     
     Существование - «жизнью» это назвать язык не поворачивается - Твари было довольно скучным: еда и сон.  Но понятие «скука» Твари было тоже незнакомо, как, впрочем, и большинство других человеческих понятий.  Тем более что она уже давно не была человеком, да и живым существом она тоже уже давно не была. 
     
     Иногда в медлительном мозгу Твари проскальзывали какие-то смутные воспоминания, но она сама не понимала до конца – реальны они или нет.  Хотя, какая разница – само понятие «воображение» Твари было тоже неизвестно. 
     
     Когда Тварь хотела есть – она ела.  А потом спала.  Затем: снова ела.  И так из года в год. 
     
     Учитывая, что процессы в практически неживом теле Твари протекали со скоростью, сравнимой, если только, со скоростью передвижения сентябрьской улитки, то на сон приходилось гораздо больше времени, чем на бодрствование.  Последний раз Тварь просыпалась более полутора лет назад.  Тогда, проломив головой тонкий ледок, сковавший поверхность окна торфяного болота, давно уже ставшего её домом, тварь оказалась в заснеженном лесу.  Жара или холод были Твари без разницы – температурных перепадов она не чувствовала, но сугробы по пояс и практически полное отсутствие живности вокруг вызывали раздражение.  Подкормившись на первое время пробегавшим мимо неосторожным зайцем, Тварь отправилась на поиски. 
     
     Тогда повезло – в паре километров от затянутого ледяной плёнкой родного торфяника, обнаружился очень интересный сугроб с поднимающимся над ним облаком тёплого пара.  Кто знает, что занесло приблудного бурого мишку в эти обжитые людьми края, где и волков-то давно почти поголовно поистребили.  Может из цирка какого сбежал или ещё что.  Но подарок – он подарок и есть, а такими вопросами, как «откуда что взялось?» Тварь никогда не озабочивалась. 
     
     Мишка, сначала взревел агрессивно и даже попытался ударить жёсткой когтистой лапой.  Потом, продрав заспанные глаза и увидев, с кем имеет дело, жалобно по-собачьи завыл и обгадил всю берлогу.  Но на такие мелочи, как запах Тварь давно не обращала внимания, опять-таки, вывалившиеся из брюха медведя кишки воняли ненамного лучше.  Но для Твари, уже давно перешагнувшей грань между человеком и животным, плохих запахов просто не существовало.  Полсуток она набивала безразмерный желудок суховатым, но питательным медвежьим мясом и салом, после чего, сыто урча, снова скрылась в родной торфяной промоине. 
     
     Но сейчас сожранная полтора года назад медвежатина практически полностью переварилась в бездонном брюхе Твари, и та снова начала ощущать тоскливое и болезненное чувство всепроникающего голода.  Осторожно, ещё до конца не проснувшись, она начала загребать мощными лапами вверх, выплывая из уютного прохладного нутра торфяника вверх, туда, где сквозь туманное коричневое марево просвечивал тусклый свет жаркого июльского дня. 
     
     Сидевшая на еловой ветке сорока была очень удивленна, заметив на зарябившей поверхности торфяной промоины копны чёрных длинных волос, удивительно похожих на лошадиную гриву.  Пару минут понаблюдав за странным созданием, с тихим хлюпаньем выбирающимся на берег, она спорхнула с дерева и понеслась куда-то в сторону, горя желанием сообщить о необычном явлении товаркам. 
     
     ****
     
     Мутное марево опьянения постепенно отступало, и Пашка понемногу начал осознавать себя как личность.  Пока ещё с трудом, мучительно собирая в голове осколки вчерашних воспоминаний, он попытался восстановить в голове ход событий предыдущей ночи.