Так, пили с Петрухой, потом их за каким-то лешим понесло прогуляться, потом, вроде как дрались… Дальше провал.  Затем короткое прояснение: бредёт он куда-то, натыкаясь на пеньки и ветки и бубня под нос какую-то тупую песенку, а вслед: снова - провал.  И вот уже сразу он сейчас где-то здесь.  Вопрос только: «Где?». 
     
     Осторожно, не столько опасаясь дневного света, уже ощутимо проникавшего сквозь зажмуренные веки, а просто полный самых нехороших предчувствий относительно своего местоположения, Павел попытался раскрыть глаза.  Что ж, ведь никто ничего хорошего и не ожидал, так, да?
     
     Он лежал, свернувшись эмбрионом на фантастически пыльном деревянном полу в каком-то то ли сарае, то ли в хлеву.  Жилой дом так запущен не бывает, по определению.  Но в сарае этом определённо есть кто-то ещё, кроме самого Пашки, и этот «кто-то» вызывает необъяснимую тревогу на неком подсознательном уровне. 
     
     Пашка попытался подняться, что б хотя бы приблизительно определить, где он и с кем приходится делить помещение, и тут обнаружил новый сюрприз.  Надо сказать, весьма неприятный.  Руки его были накрепко скручены в запястьях собственным волоховским ремнём.  Оп-паньки…
     
     -А, - раздался откуда-то сверху не суливший ничего хорошего хрипловатый голос, - очнулся, фраерок? Ты того, не дёргайся, сейчас я тебя передвину, что б пообщаться мы с тобой могли. 
     
     Здоровенная клешня с синими наколками блатных перстней на пальцах крепко схватила Пашку за плечо и легко, как котёнка, потянула вверх.  Резкая смена положения в пространстве вызвала новый приступ тошноты и головокружения (похмелье, кстати, ещё никто не отменял), но Пашка подавил рвотные позывы в зародыше.  Нехорошо как-то блевать на человека, который тебя связал и таскает с места на место как тряпичную куклу.  Чревато, знаете ли. 
     
     Нет, оказывается, и действительно, бывают дома запущенные похлеще любого сарая.  Пылищи вокруг скопилось больше чем… Пашка даже придумать сравнения не мог.  Да и не удивительно, судя по всему, дом заброшен не десять и не двадцать лет назад.  Мебель опять-таки какая-то советско-антикварная, печка древняя с полуобвалившейся штукатуркой, обнажающей мощные красные кирпичи кладки.  Да и сосед Пашкин по комнате как-то не смахивает на коренного обитателя из деревенских. 
     
     Мужичок, пристроившийся напротив на трёхногом табурете, доверия не внушал.  Абсолютно.  Насмотрелся Павел на таких в родном Петрове: вроде б и ничего особенного, так, сморчок заводской, но это только на первый взгляд.  Характерная сутулость, взгляд из-под бровей – быстрый, злой, оценивающий, - манера прятать руки и постоянная напряжённость, всё выдавало в человеке старого сидельца, не хуже, чем примеченные раньше перстни на пальцах.  Похоже, конкретно ты попал, вожатый Волохов. 
     
     -Ты кто ж такой будешь? – поинтересовался человек.  – На деревенского не похож, те одеваются по другому и смотрят не так.  На мусора тоже не тянешь, или я вчера родился.  Откуда ты взялся, чудо?
     
     -Вожатый я, - пролепетал пересохшим от страха и похмелья ртом Пашка, - из лагеря. 
     
     Мужик чему-то довольно ухмыльнулся. 
     
     -Да, тут, похоже, в цвет… Коллеги мы, значит, с тобой почти получаемся, я вот тоже из лагеря, только не вожатый, ну и, конечно, не пионэр… - он хохотнул.  – Ты из какого, из «Кировца»?
     
     -«Кировец» прикрыли давно, там теперь дом отдыха для больших людей, - не попался на удочку Пашка, - я из «Дружбы». 
     
     -Это «Кагановича», который?
     
     -Он самый. 
     
     Человек кивнул. 
     
     -Да, слышал я что-то краем уха такое.  Сам-то я из другого лагеря, - он ещё раз ухмыльнулся, - но и в «Кагановиче» побывать по малолетству приходилось.  Да, были времена…
     
     Мужик немного помолчал, а Пашка попытался попристальнее к нему присмотреться.  Да, человек, по всему видно, не простой.  Не мальчик уже, по внешнему виду – за полтинник, но Пашка зеков навидался и прикинул, что тому вряд ли больше сорока пяти.  Зубов, опять-таки, своих, считай, у сидельца не осталось, вон весь рот в коронках железных, но это не показатель.  А вот представление о моде у того явно подкачало.  Ибо, облачён мужичок был эластиковый спортивный “адидасовский” костюм с кричащими зелёно-красными полосками, дико популярный в самом конце восьмидесятых у разных мелких рэкетиров, но в настоящее время пригодный разве что для того, что б тихо копать картошку на загородной “фазенде”.  Идущие к нему в комплекте стоптанные, но ещё крепкие чёрные ботинки тоже стиля не прибавляли. 
     
     Но, мужик крепкий и тёртый, сразу видно.  Руки одни чего стоят: такими кулаками гвозди из стены рвать или подковы гнуть - самое милое дело.  Интересно, чего ему, красавцу такому, от Пашки нужно?
     
     -И откуда ж ты такой взялся? – задумчиво протянул зек, - что ж дома то тебе не сиделось, или в лагере твоём с пионэрами, а?
     
     Пашка только плечами пожал:
     
     -Нажрались мы с другом вчера, сам мало что помню… Вот, забрёл ненароком.  Связал-то ты меня зачем, я ж зла вроде и не умышлял против тебя никакого? Просто случайно не в то время не в том месте оказался.  Отпустил бы ты меня, а? – предложил Пашка, сам не надеясь на положительный ответ, - Типа, я тебя не видел, ты меня тоже: краями разошлись?
     
     
     Сиделец вздохнул:
     
     -А я что, не вижу, что не при делах ты? Только вот тут дело то какое, - он тоскливо посмотрел сквозь разбитое маленькое оконце, за которым уже вовсю шуровало жаркое летнее солнце, - вряд ли у нас просто так разбежаться получится. 
     
     -Если ты думаешь, что я к мусорам сразу побегу… - предпринял ещё одну попытку Пашка, но зэк только рукой махнул:
     
     -А тут уж бегай или не бегай, разницы никакой.  Потому как мусора здесь уже.  Правильно я говорю, начальник? – Неожиданно с какой-то обречённой злостью прокричал он в окно. 
     
     Откуда-то со стороны ветерок донёс ответ:
     
     -А мне по херу, Облом, с кем ты там и о чём говоришь, - Пашка узнал, хоть и не без труда приглушённый голос летёхи Димки Рябушкина, - Мы сейчас на штурм пойдём и разнесём твою избушку к маме нехорошей.  Думаешь, долго ты со своей ПМкой против наших стволов продержишься? Так что, лучше сам выйди, пока шанс есть. 
     
     Лицо зека скривилось в бешеной улыбке-оскале. 
     
     -Гонишь ты начальник, - Серёга прокричал, как сплюнул.  – Не той вы, мусора, породы, что б даже на мой ствол игрушечный лезть.  Тем более что и заложник у меня есть, забыл что-ли?
     
     «Так я теперь ещё и заложник, ёпть…» - с каким-то даже уже равнодушием подумал Пашка, - «Если уж повезёт, так повезёт.  Всё, блин, если вывернусь из передряги этой, с пьянкой вообще конкретно подвяжу.  Не стоит оно того». 
     
     -Ты мне про заложника давно уже поёшь, - откликнулся Рябушкин, - да вот только сомнительно мне как-то, уж больно тихий он у тебя, пусть голос подаст. 
     
     Облом недобро так посмотрел на Пашку:
     
     -Слышишь, о чём тебя начальник просит, - он кивнул в сторону выбитого окошка, - Так что ты давай уж, уважь общество.  Только, сразу предупреждаю: лишнего не болтай, поздоровайся и всё.  И того, в окно не высовывайся – они там все на измене, шмальнут ещё сдуру. 
     
     Аккуратно, стараясь не делать резких движений, Пашка перебрался к окну и замер рядом с рассохшейся рамой:
     
     -Димон, это я, Пашка.  – Пересохшее горло вовсю противилось произнесению громких звуков, отдаваясь на них, саднящей наждачной болью.  – Не врёт он. 
     
     Облом одобрительно кивнул.  Со стороны ментов пару мгновений не слышно было ни звука, потом Рябушкин, наконец, отозвался:
     
     -Волохов? - даже отсюда было слышно, что летёха был слегка обескуражен.  – Тебя-то как туда занесло, чёрт ты непутёвый.