– Профессор Браун - не слыхали про такого? - патологоанатом с большим стажем, порой выполняет самые причудливые желания клиентов.  Виртуоз своего дела.  У него собственный морг, при морге лаборатория, да там много всего имеется… одним словом, качеством останетесь довольны.  Ну что, идет?
     Алекс обрадованно, с облегчением, закивал.  «Бог Солнца» спокойно продолжал:
     - Если Вы согласны, я тотчас свяжусь с профессором, организуем доставку мальчика, а обо всем остальном Вы уж, будьте добры, договаривайтесь сами.  В этом случае, Вам совсем не обязательно заходить ко мне – будете рассчитываться с доктором Брауном, у нас с ним имеется договоренность.  Через пару месяцев получите своего воробья в вечное пользование. 
     Внутри у Алекса все похолодело. 
     - Только через два месяца? А… пораньше нельзя, доктор? Мой сын очень впечатлительный мальчик.  Он боится чужих. 
     Массивная, точно из глины вылепленная, рука Ра отложила карандаш. 
     - Ничего не могу обещать, месье Альтофф.  Профессор Браун ведь гарантирует Вашему сыну в некотором смысле вечную жизнь, не так ли? – Он засмеялся, и Алекса вдруг удивила непристойность этого смеха.  – По крайней мере, видимость вечной жизни… Подобный подход требует времени… Мы в госпитале бальзамируем покойника за час, но это ведь сумасшествие – так, отсрочка разложения.  Нагонят через шприц разной дряни, чтобы только от трупа несколько дней не было запаха.  А Вы знаете, что, оказавшись на своем законном месте, то есть под покровом земли, бальзамированное таким образом тело начинает разлагаться в полтора раза быстрее? У Вас ведь иная цель… А, впрочем, решайте сами – заморозки нам не жалко.  Только скажите – и вгоним ее, да так, что у паренька вены полопаются.  Только вряд ли после этого Вы сможете долго держать сына дома. 
     Алекс поднялся.  Не было ни сил, ни смысла продолжать этот бесконечный разговор. 
     Ра на прощание протянул ему руку. 
     - Идите выспитесь, месье Альтофф.  Скоро Вам позвонят. 
      Алекс повернулся и пошел прочь.  Множество дверей опять раскрылось перед ним.  Мотылек на последнем издыхании бился о стекло в холле.  Алекс осторожно взял его за измятые крылышки и подумал о том, как, вероятно, тоскует Ксавье в этом плоском, сером здании, с бесчисленным множеством ненужных окон.  Но скоро он вновь будет рядом с отцом.  Совсем скоро – школьные каникулы еще не успеют закончиться. 
     .  .  . 
     - Ну нет, Вы ошибаетесь, дорогой господин Альтофф.  Каникулы к этому времени уже закончатся – работа, о которой мы договорились, займет около четырех месяцев.  А почему это так важно? Ведь, Вы сказали, что, кроме этого мальчика, у Вас нет детей?
     Алекс сидел в прохладном кожаном кресле, в невзрачном приземистом светло-розовом, как его мечты, здании, где-то неподалеку от Аллеи Каштанов.  Напротив стоял невысокий человек, худощавый и рыжеволосый, с глубокими серыми глазами, которые (должно быть, именно по причине своей глубины) казались слишком роскошными для его немного отрешенного, смуглого лица.  Разговаривая, он часто прищуривал их – вероятно, дорогие бельгийские очки в тонкой оправе был отнюдь не всесильны.  А, может, доктор Браун носил их только для красоты? Первые два дня (а шел уже четвертый день с их знакомства) у Алекса не поворачивался язык назвать этого загадочного и, пожалуй, красивого человека в темной водолазке и светлых спортивных брюках «доктором»: слишком уж не соответствовал он привычному представлению о медицинских светилах.  Ну и пусть не соответствовал, какая, в сущности, разница? Его новый знакомый - всесильный человек, он обещал вернуть сына.  И как чутко он отнесся к отцовскому горю – сразу видно: человек любит детей.  Для мальчика, только что привезенного из морга, был приготовлен в лаборатории стол, имеющий вид нарядной подростковой кровати.  Браун сделал ребенку укол и сам предложил Алексу посидеть рядом с сыном.  Теперь, правда, ему долго не придется видеться с Ксавье – паренька перевели в другую лабораторию, закрытую для посетителей. 
     Алекс, однако, все равно попросил разрешения каждый день приходить в мастерскую – и доктор Браун согласился, как показалось, с удовольствием.  Он приглашал посетителя в свой кабинет, велел подать кофе с ликером, подолгу беседовал с ним о пустяках – о погоде или о новой опере – он видел, что Алекс к нему присматривается.  А Алекса в такие моменты больше всего занимали не разговоры, а руки Брауна – изнеженные, белые, как сливки, женственно пухлые.  «Неужели он… вот этими руками… да нет, это невозможно себе представить… И почему он терпит меня здесь? Неужели его настолько интересуют мои деньги?» Браун, склонив голову к левому плечу, внимательно наблюдал за собеседником.  От его пристального взгляда Алекса начинало мутить.  Он представлял себя мертвым, безобразно обнаженным, с раскинутыми по краям процедурного стола руками.  В такие минуты он начинал судорожно потирать пальцы рук, чтобы убедиться, что они теплы и полны кровью – живой, а не застывшей.  Но, странное дело, это не пугало его.  Время летело незаметно, и вот уже Браун поднимается с кресла и мягко, серьезно произносит: «Мне пора идти, господин Альтофф.  Меня ждут…» Алекс стремительно встает.  Он прекрасно знает, кто ждет доктора Брауна.  Мертвые терпеливей живых, но ведь и они не могут ждать целую вечность.  По дороге домой он испытывает неловкость и стыд. 
     «Завтра не пойду – неудобно беспокоить человека каждый день».  Алекс запрокидывает голову, смотрит на светлую полоску рекламы над крышей универмага « Рут – Валлон» и смущенно улыбается.  « Он не прогоняет меня из человеколюбия… Вздор, вздор!» В конце концов, на Земле ежедневно совершаются тысячи убийств, поджогов, ограблений…Что стоит по сравнению со всем этим неверность собственному слову?
     .  .  . 
      Испытание огнем – необходимое благо: оно делает крепче, неуязвимей, красивей.  Это знает гончар, ставящий в печь глину для обжига.  От долгого соприкосновения с огнем старше становится глина – она утрачивает детскую звонкость и уже не ломается при неосторожном прикосновении человека. 
     Но любой человек, перенесший утрату, становится на время подростком, жестоко делящим мир на черное и белое.  Алекс был уверен, что доктор Браун тяготится обществом случайного клиента – и жестоко ошибался.  Брауну нравилось его напряженное внимание, его постоянная готовность слушать, нравилось слегка заискивающее выражение его темных глаз какого-то совершенно фантастического разреза.  Наблюдательный Браун сразу заметил, что его клиент имеет явно не французские корни.  Впрочем, чему удивляться? Он, ведь вероятно, родился во время войны или сразу после нее, а война перекроила не только карту мира, но и миллионы человеческих судеб.  Кроме того, Брауну очень нравилось находить сходства между живыми и мертвыми, а маленький Ксавье (которого он недавно, предварительно вычистив внутренности, погрузил в раствор) был очень похож на отца, и, странное дело, по мере вымачивания не только не утрачивал родовые черты, но и, казалось, приобретал новые.