. 
     Едва отшумели похороны Рамзеса III, Ниферон, как ни в чём не бывало, продолжил свои опыты в лаборатории.  За бальзамирование он теперь брался в редких случаях, хотя клиентуры, причём самой богатой и знатной, было хоть отбавляй. 
     Медицинской практикой и вовсе не занимался, однако, несмотря на это, слава его как медика продолжала расти.  Ну да и пускай себе растёт, Ниферона это сейчас нисколько не заботило и не льстило ему.  У него были дела поважнее: бальзамирование Фараона навело на мысль о возможности дегидрации костного состава.  До сих пор никому это не удавалось, а , ведь если бы удалось, то произвело бы настоящий переворот в деле бальзамирования: процесс, занимающий в- среднем два с половиной месяца, сократился б почти вдвое. 
     Изготовление мумии обыкновенно начинают с обработки мягких тканей, а ведь можно было бы начинать с костей: длинной металлической иглой ввести в кости необходимый раствор ( его состав он непременно продумает) и тогда… Ведь дегидрация мягких тканей занимает всего-навсего неделю-полторы, приходится же целый месяц, для чего? Для того, чтобы раствор, приведя в должный вид кожные покровы, сумел пробиться к костям и как следует пропитать их.  Неразумная трата времени, Ниферона всегда она раздражала.  И вот наконец-то, кажется, он близок к открытию…
      Ниферон теперь почти не покидал лабораторию.  Фидек трудился вместе с ним, не разгибая спины.  Однажды в лабораторию пришёл плешивый человек с жёлтым лицом, обезображенным глубокими морщинами.  Усталый Ниферон слушал его, присев на каменную ступеньку лаборатории.  Посетитель сказал, что владеет важной информацией, и обещал поделиться ею, как только получит серебряную монету.  Серебряная монета была выдана ему незамедлительно, впрочем, Ниферон не пожалел бы ещё трёх таких монет лишь за то, чтобы гость поскорее убрался вон и не докучал ему своими глупостями.  Но вот кое-что в его бормотании заставило Ниферона прислушаться.  Человек сказал, что сам он из селения Ден-Роаш, сюда же приехал по торговым делам.  Так вот, у них в селении разыгралась эпидемия непонятной болезни.  От неё, этой болезни, человек сначала кашляет, как волк в пустыне, и пускает из губ пену, а затем умирает и уже мёртвый покрывается липким белым потом.  У мёртвых же мясо само отслаивается от костей (он видел это собственными глазами, когда был в мастерской знакомого бальзамировщика), а кости эти такие белые, ну вот как плащ господина доктора (Ниферон брезгливо отдёрнул край накинутого плаща).  Если вдруг господин доктор захочет приехать, то выезжать из Фив надо не по главной дороге, а по той, что справа от рынка, потом свернуть к дому судьи, а дальше… Дальше можно было не объяснять.  Ниферон прекрасно помнил селение Ден-Роаш.  Это была та самая жуткая дыра, откуда он привёз когда-то маленького Фидека.  Несколько часов по выжженной солнцем пустыне, ужас, ужас!!! Однако ехать было необходимо.  Феномен чрезвычайно интересный.  Что это за болезнь, заставляющая кости обезвоживаться? Кажется, есть такая редкая форма оспы… Впрочем, нужно взглянуть, заодно и материалом для опытов можно будет запастись…
     Ниферон велел Фидеку собираться.  Пока ехали по городу и прилегающим к нему селениям, небо было ясным, но как только добрались до пустыни, его заволокло тяжелым фиолетовым маревом.  Остро запахли листья гранатовых деревьев.  В глаза вместе с порывом ветра хлынул песок, даже плотная ткань возка оказалась бессильна перед ним.  Начиналась гроза, и ехать через пустыню было бы теперь безумием - оба путника хорошо это понимали.  Ниферон молча глядел в окно и раздумывал.  Фидек же, пользуясь тем, что учитель отвернулся, шёпотом повторял молитву Осирису и просил не оставить их в беде.  Осирис и впрямь не оставил их, лошади сами направились к невысокой горе, покрытой травой.  «Пещера!»- воскликнул обрадованный Фидек, заметив с одной стороны земляную дверь.  Рядом с горой стояло несколько старых апельсиновых деревьев, под которыми можно было спокойно оставить лошадей под присмотром раба.  Пещера оказалась небольшим, примерно в сорок локтей, помещением, застеленным сладко пахнущей, увядшей травой.  Вероятно, здесь укрывались от непогоды погонщики скота.  Ниферон расстелил плащ у задней стены.  Фидек уселся у самого входа и неотрывно глядел в пустыню.  Поднявшийся ветер лепил из песка призрачных людей, животных, чудовищ, заставляя их кружиться и танцевать при свете молний.  Он то и дело не мог скрыть радостных восклицаний : «Кошка…нет, то маленькая рабыня с подносом, а это два волка…» Ниферон пристально поглядел на Фидека и… вдруг опять почувствовал, что не может оторвать от мальчишки глаз.  При синих вспышках молний, с прилипшими к загорелому лбу волосами, Фидек был нереально, умопомрачительно красив.  Его крепкие смуглые ноги , обтянутые короткой повязкой, были воистину ногами молодого бога, а широкие плечи и мускулистый торс, уже не мальчишеский, но ещё не юношеский, даже отсюда, за несколько шагов издавали запах молока и каких-то диковинных трав: мальчик сильно вспотел по дороге.  Он что-то говорил, обращаясь к учителю, но Ниферон не слышал : кровь звенела в ушах.  Зато ясно видел, даже не глазами, а каким-то внутренним зрением: вот ничего не подозревающий мальчик приближается к нему, садится рядом.  Его аромат становится настолько сильным, что впору захлебнуться им.  Почти захлёбываясь и теряя сознание, Ниферон чувствует, как покрытая золотистым пухом нога касается его бедра…
     Нет, нет и нет! Ужас, наваждение, кошмар заставили его вскочить на ноги.  Он ни за что не сделает того, что требуется от него в этом до безумия сладком, отвратительном сне, он скорее умрёт!
     «Мальчик,- хрипло и часто дыша, выговорил Ниферон,- немедленно уйди отсюда! Ты слышишь меня? Немедленно…» В это время раскат грома ударил с такой силой, что целый шквал песка и камней посыпался со склонов и почти доверху завалил вход в пещеру.  Теперь они были пленники.  Фидек же и без того не мог сдвинуться с места.  В полутьме, ежеминутно озаряемой фиолетовыми бликами, он различал белый плащ и такой же белый профиль.  Ниферон стоял вполоборота к нему, слегка запрокинув голову.  Он больше не мог говорить.  Боль, которая безжалостно грызла его, разрывая мозг и сердце, разматывая жилы, переламывая кости, превратилась в ураган, в ливень раскалённых слёз.  И сквозь этот ураган он увидел себя тринадцатилетним мальчиком, упавшим в траву, не умеющим унять горячих рыданий, вцепившимся полной белой ладонью в багровую траву.  И тут же отец, его отец, поднявшийся из саркофага, смеялся мальчишеским смехом, откидывая чёлку со лба и похлопывая по коленям лежащего в траве сына.  Это было выше его сил, выше всего… Ниферон, не мальчик – мужчина, полный, красивый, с залитым слезами лицом, сделал несколько быстрых шагов в сторону Фидека и упал рядом с ним, как подкошенный.  Раньше, чем он успел что-нибудь подумать, его полная, изнеженная рука судорожно сжала мускулистое бедро мальчика, чуть пониже повязки, и медленно поползла вверх.  Лицо Ниферона было по-прежнему залито слезами, он действовал почти вслепую, повинуясь той боли, что бурлила в нём расплавленной смолой.  Он овладел мальчиком с той же страстью и яростью, с которой кромсал останки людей и с которой прежде ненавидел живое человеческое тело.  Боль, странное дело, оставила мозг и ушла куда-то вниз, отчего Ниферон сумел, наконец, с невероятным усилием разомкнуть длинные ресницы.  Перед его зрачками бушевало и с грохотом билось о берег море жемчужного цвета, прямо в его водах, точно золотистый персик в драгоценном блюде, лежала крупная, набухшая луна, готовая вот-вот разорваться .  Что-то непосильно тяжёлое колыхалось внутри неё, билось о тонкие выпуклые стенки, и именно эти колыхания заставляли Ниферона неистово кричать от боли ,от жуткого, тёмного восторга.  Наконец , оболочка разорвалась, и боль выплеснулась наружу, превратившись в несколько крупных лунных капель. 
     .  .  . 
     Ниферон не знал, сколько прошло времени : несколько минут или несколько дней.  Когда он очнулся, в дверь пещеры пробивались солнечные лучи.  Никакой грозы не было.