Содержание:
     Книга I.  Антуан. 
     Книга II.  Ниферон. 
     Книга III.  Хор. 
     
     
     Черны и невзрачны морские глубины, и нет в них ничего, что могло бы привлечь взгляд.  Ил, песок, чудища, скелеты кораблей и корабельщиков…Но проникает в море человек по собственной воле, чтобы добыть склизкие, уродливые раковины.  И добывает, и бережно рассматривает темную корявую поверхность: когда-то в детстве и юности раковина, может быть, и была красивой, но теперь на это убожество больно смотреть! Брось ее, брось скорей эту гадость! Но не бросает человек своей находки.  Толстыми, потрескавшимися руками он делит омерзительную раковину на две створки… Блеск ослепляет его! Жемчужина внутри чуть овальная, сахарно розовая, как недозрелое зерно граната, и кажется такой сладкой, что с трудом удерживается человек, чтобы не взять ее в рот.  Тут-то и понимает он: нет ничего мертвого, что нельзя было бы сделать живым и невиданным по красоте своей.  Красота везде, и в смерти тоже, нужно только уметь раскрыть створки раковины и выпустить ее наружу.  Таково ремесло бальзамировщика. 
     .  .  . 
     
     КНИГА I
     АНТУАН
     Час назад умер его сын.  Или два часа назад – в последние дни у него появилось свое собственное чувство времени.  Собственно, никакого времени не было вовсе.  Оно остановилось.  Остановилось в тот самый миг, когда разномастный гул многонаселенного офиса прорезал телефонный звонок из госпиталя.  Еще ничего не понимая, он успел подумать, что неприятный мужской (или женский) голос в трубке похож на скрежет автомобильного колеса.  Спустя несколько секунд стало ясно все.  Сын играл с мальчишками в футбол на тихой, почти безлюдной улице, откуда-то вырулил сопливый урод на «крейслере» - увидев, что машину швыряет из стороны в сторону, ребята разбежались, сын же замешкался и… Возможно, мальчик просто хотел заглянуть внутрь – у него была такая страсть – заглядывать в чужие автомобили.  «Ваш сын в госпитале, в реанимации, но врачи прилагают все усилия к тому, чтобы… Голос заскрежетал что-то утешающее, но он с силой швырнул трубку на рычаг, даже не спросив адрес госпиталя.  Мир перестал существовать.  Чужие руки, десятки чужих рук окружили его – подносили успокаивающие капли, листали адресную книгу, помогали надеть пиджак.  Он прожил на ступеньках госпиталя, наверное, несколько дней, а казалось – прошло много лет, прошла целая жизнь.  Иногда, вконец измученный, он забывался сном, но тут же вскакивал, услышав чьи-то шаги.  К живому сыну его не пустили ни на минуту – и лишь теперь, после того, как мальчик умер, эти неприступные двери распахнулись перед ним.  Умереть могут мать, отец, брат, друзья – все в мире бренно… Но то, что может вот так внезапно, бессмысленно умереть маленький сын было совсем невозможно себе представить.  Сам, сам он – раззява, идиот – виноват в смерти своего ребенка… Надо же, столько времени просидел в бездействии, а за этими тяжелыми, железными дверьми мучился, покидая свет, его мальчик.  Нужно было вскочить, выломать чертову дверь, нестись, сломя голову, по больничному коридору… нужно было уничтожить всех, кто встретился бы на пути… Сам бы он сумел спасти Ксавье, это уж наверняка, сумел бы передать свою кровь, свое дыхание, свою жизнь, да все, что угодно.  Сейчас они вдвоем уже вернулись бы домой, может быть, уселись бы на диван, потягивая через соломинку любимый лимонад.  Что стоят все эти врачи с их хвалеными реанимациями, если они не сумели сделать такой простой и элементарной вещи – вернуть малышу жизнь?
     Он попытался подняться со ступенек, но ноги не слушались, они точно умерли.  Он со злостью рванулся вперед, ухватился за шершавую поверхность стены и, преодолевая странную боль во всем теле, шагнул к двери.  За этой дверью была другая, затем шел узкий коридор, и снова двери – третья, четвертая, пятая.  Все они легко открывались перед ним.  Должно быть, смерть делает человека всесильным. 
     .  .  . 
     
     • В их семье не принято было говорить о смерти.  Да и о смысле жизни, впрочем, тоже – Алекс с детства привык к мысли, что философские размышления – удел болтунов и бездельников.  Так считал его дед и все друзья деда, составляющие главное его окружение в те далекие годы.  Возможно, прадеды Алекса, родившиеся в России и прожившие там свою долгую жизнь, думали иначе – на то она и Россия.  Его русские предки, конечно, не были ни болтунами, ни бездельниками, но они имели состояние, принадлежали хотя и к захудалым, но все-таки дворянским родам, и могли себе позволить сомнительную роскошь отвлеченных бесед о жизни и смерти; мало того, один из русских прадедов даже тратил время на стихосложение и считался в маленьком городе со смешным названием «Вологда» даровитым сочинителем.  Обо всем этом Алексу рассказывал дедушка Серж, по – русски – Сергей Владимирович Белостоцкий, после революции благополучно покинувший взбунтовавшуюся родину и открывший в пригороде Парижа таксомоторную фирму – благо, приехал не с пустыми руками, да и солидную часть пусть не большого, но верного капитала предпочитал даже в спокойные времена держать в Европейском банке.  В Париж он приехал не один – с ним была маленькая дочь Елена - последний росток, оставшийся от некогда большого, сильного родового дерева.  К десяти годам она ничем не отличалась от французских ребятишек: называла себя «Элен», ходила в местную школу ( накинув на плечо кокетливую сумочку с блестками вместо ранца) и не знала по-русски ни одного слова.  Так прошло несколько вполне спокойных лет.  Неудачное замужество дочери выбило Сержа из колеи гораздо больше, чем начало мировой войны: Шарлей да Полей вокруг девчонки крутилось хоть отбавляй, но в мужья она выбрала себе тихого, незаметного русского паренька, к тому же – круглого сироту, служащего на незначительной должности в юридической конторе.  Уговоры и угрозы ни к чему не привели.  Серж махнул рукой: пришлось спешно отпраздновать свадьбу и снова с головой углубиться в дела.  Ожил он только после получения известия о рождении внука Алекса.  Весть о том, что в России немцы, дед воспринял спокойно.  Но тут случилось неожиданное: молодой отец новорожденного заявил, что грех бросать родину в такое тяжелое для нее время и стал спешно собираться в Россию.  Смутный отголосок тех слез, криков и плача, которыми близкие встретили это неумолимое решение, долгие годы был тем единственным, что Алексу досталось от отца – прочее оставалось неизвестным.  Вроде бы с помощью верного человека отцу удалось перебраться в Россию, где он тут же был арестован и приговорен к высшей мере за измену и шпионаж, однако в последний момент приговор отменили и отправили обвиняемого сражаться в штрафные роты.  Таким образом, сами того не желая, большевики практически исполнили мечту молодого патриота – ему было разрешено сражаться за неизвестную родину - однако, не имеющий даже элементарной военной подготовки, во время первого в своей жизни боя он от ужаса полностью утратил самообладание, выбрался из окопа, бросился бежать – и его застрелили свои же.  Дед Серж всегда говорил о зяте с плохо скрываемым презрением, хотя и старался сдерживать себя при внуке.  Несмотря на удачу в коммерческих делах ( его фирма не разорилась в войну и прерывала работу лишь на короткое время оккупации), он был страшно одинок.  Элен, так и не простив мужу его безрассудной выходки, оставила маленького Алекса на руках деда и сразу после войны вышла замуж за директора Департамента помощи беженцам .  Этого низкорослого, тонкоголосого человека Алекс видел всего два раза в жизни и, вероятно, не запомнил бы, если б не тот нелепый полосатый пиджак, с которым не расставался отчим, видимо, болезненно мечтающий казаться высоким и стройным.  Послевоенная жизнь быстро налаживалась: когда поток нуждающихся в помощи рассеялся, супруги уехали в Англию, прислали оттуда пару незначительных писем и окончательно растворились в феерическом тумане Альбиона.  Алекс, с младенчества привыкший к мысли, что его семьей является дед, никогда не задавал лишних вопросов.  Мальчик рос впечатлительным и каким-то уж слишком мягким.  Он любил рассматривать дедовы руки – огромные, пахнущие бензином, с синими прожилками и темными, жесткими волосками, выступающими из темной кожи.  Дед твердо уяснил для себя, что не покинет этот мир, пока внук не поступит в колледж.  Девчоночья впечатлительность Алекса хоть и пугала его, но не убивала уверенность в том, что парень образумится и станет, наконец, настоящим мужчиной.