И себя. 
     
     – Лескова! – сказал Сай, глядя на меня, как на подарок под новогодней ёлкой.  Только подарком был он, а не я, он был моим подарком, потому что это был Сай, никаких сомнений.  Я не видела его со школьного выпускного, и он страшно вырос, но это был он, и я закричала:
     
     – Сай!!
     
     А он закричал:
     
     – С ума сойти!! – и кинулся обниматься, а я поцеловала его в щёку, только надо было что-то вспомнить, что-то очень важное, но это был Сай, и я не видела его десять лет, а он тормошил меня:
     
     – Элька! С ума сойти! Ты за сигаретами? Тебе каких купить? как всегда? – И он зашёл в дверь, а я осталась стоять на ступеньках, разглядывая зелёный фонарик над вывеской «Табак».  Не так уж ярко он горел, этот фонарик, оплетенный тонкими полосками железа; он покачивался, поскрипывал, его тень прогуливалась по ступенькам, наступая на мои туфли… Но витрина? я же рассматривала в ней сигареты, а теперь вместо неё дверь…
     
     Дверь хлопнула, Сай протянул мне пачку и сказал опять:
     
     – С ума сойти.  Сто лет тебя не видел.  Ты вообще-то куда идёшь?
     
     – За сигаретами вышла, – сказала я, закуривая.  «Комета», ленинградские сигареты, он помнит, что я курю только «Комету», ах, Сай… – Домой, значит, иду. 
     
     – Как дела-то, Эль? Замужем?
     
     – Я уже два раза не замужем, – сказала я.  – А ты?
     
     – Я? нет, что ты! А пойдём со мной? У меня там ребята наши, сидели сейчас, школу вспоминали.  А тут ты! Пойдём? – Он спускался с лесенки лицом ко мне, придерживая свою шляпу: ветер становился всё сильнее. 
     
     – Пьёте там, конечно? – спросила я, забирая у него шляпу, и Сай развёл руками:
     
     – Да там Валька Кречет – как не пить? – Он замолчал на секунду, глядя мне в глаза, и снова заулыбался: – А мы тебе «Эрети» купим.  Или уже водку пьёшь?
     
     – Кагор пью, – с достоинством сказала я.  – Купишь мне кагор?
     
     – Куплю кагор, – согласился Сай.  – Слушай, я так рад тебя видеть! Слов просто нет!
     
     – С ума сойти, – подсказала я, и Сай обнял меня за плечи, а я нахлобучила на него шляпу, и пока он поправлял её, наконец-то посмотрела в сторону, не на его лицо, мне просто необходимо было посмотреть куда-нибудь ещё, чтобы не задохнуться от счастья, не успев на него насмотреться: Сай, Сай…
     
     Вдоль высокого парапета по всей набережной качались фонари на чёрных железных столбах, и в фонарные стёкла стучался, подвывая, ветер.  Погода портилась – первый раз за этот сентябрь, город был безлюдный и мрачный, но рядом со мной шёл Сай, иногда забегая вперёд, и его сигарета сыпала искорки.  Его сигарета сыпала искорки, когда он взмахивал рукой, рассказывая мне, что вчера впервые в жизни («Стыдно, Сай!») прочёл Фолкнера: «И это был «Осквернитель праха», представь!» О книжках, как всегда, о книжках, нам с Саем всю жизнь не с кем было поговорить о книжках кроме друг друга, и я рассказывала ему про «Шум и ярость», а ветер, может быть, ветер не выл, а напевал, я даже различала слова в его низком, камерном голосе, когда Сай замолкал, чтобы затянуться горьким дымом ленинградской «Кометы». 
     
     Сай тоже курил «Комету».  Мы начали курить вместе, в седьмом классе, в декабре, когда вовсю уже шли репетиции новогоднего спектакля. 
     
     в скобках
     Король (взволнованно)
     В осаде ночь.  Товар её запретен…
     
     Колдун (утешительно)
     Купцы честны, мой маленький король. 
     
     Не представляю, где Сай отыскал ту пьесу.  В каком-то старом журнале, только он не признался, насколько старом.  Написанная едва ли не шекспировским слогом, пьеса представляла собой смесь Метерлинковской «Синей птицы», сказок Карло Гоцци и «Короля Матиуша».  Дикая смесь – но до волшебного органичная, но изысканная, но лёгкая в прочтении.  И не только мы с Саем, читавшие едва ли не с младенчества, но и весь театральный кружок Дворца пионеров влюбился в эту странную рождественскую фантазию.  Сай принёс пьесу переписанной от руки – журнал в библиотеке ему не дали, и он неделю просидел в читалке.  Руководитель наш заменил Рождество привычным Новым годом, и репетиции начались. 
     
     Сай играл Короля – в основном потому, что старшие мальчишки-кружковцы были слишком взрослыми для этой роли, а из младших никто не сумел изобразить подобающее величие.  У Сая же это выходило безупречно (ведь суетливым чечако на Клондайке не выжить!) – он был настоящий принц, особенно, когда девчонки завили ему волосы, от природы совершенно прямые.  Чтобы не обижать остальных семиклашек, Валерий Борисыч выдумал роли и для нас – и в сказке появились пять пажей, которые "вели действие", не сходя со сцены все полтора часа спектакля.  Старшие хоть пару минут – и много больше! – проводили за кулисами, переодеваясь, подмазывая грим, ожидая своего выхода, а мы были на сцене всё время, словно посредники между зрительным залом и другим миром – миром, где наш Сай был Маленьким Королём. 
     
     Роль ему и вправду досталась нелёгкая, и Сай уверял, что должен срочно повзрослеть для неё.  Чтобы повзрослеть, необходимо было начать курить (старшие мальчишки курили все до единого, как ни гонял их Валерий Борисыч; девчонки курили тоже, но их никто не подозревал).  Партнёром в серьёзных делах ещё со славных времён золотоискательства Сай неизменно выбирал меня. 
     
     Мы не дружили.  Наверное, следовало нам родиться братом и сестрой: мы читали одни и те же книжки (и никто из наших ровесников не читал СТОЛЬКО), мы сходились во мнениях и играх, мы понимали друг друга так, словно говорили на особом, никому больше не понятном языке, но вот проблемы свои мне и в голову не приходило доверить мальчишке.  А Сай вечно вытирал нос Маринке из моего подъезда, таскал её портфель в школу и из школы, потому что Мариночка была не только нытиком, но и вечно больным хлюпиком, и терпеливо пытался заставить её прочитать хоть что-нибудь – ну хотя бы "Мэри Поппинс" – и все десять школьных лет не отступал от этой невыполнимой задачи. 
     
     Зато для участия во всяческих авантюрах Сай звал меня.  Как и я его.  Мы вместе ездили на дальние-дальние дачи за вербами мамам на Восьмое Марта (грандиознейший был скандал! тогда мы с Саем второй раз в жизни сидели в милиции – первый раз был бесславным завершением побега в Америку).  Мы вместе поджигали квартиру Диванного Злыдня, гнусного мужика из дома напротив, который вышвырнул из окна пятого этажа подъездную кошку (кошка, разумеется, выжила, но это было не первой его мерзостью и даже не самой мерзкой, и сердца наши жаждали мести).  Мы вдвоём воровали классный журнал (воровство сие было исполнено блестяще, похитители не найдены), чтобы спасти всё ту же тупую Маринку; впрочем, попутно мы спасли ещё человек восемь одноклассников, иначе бы я на это и не согласилась. 
     
     Курение тринадцатилетний Сай тоже считал делом криминальным и ответственным и честно предложил мне принять участие в этом акте взросления.  Мы выкурили свои первые сигареты в углу заброшенного балкончика на втором этаже Дворца Пионеров – очень торжественно (с молчаливым достоинством!), а потом жевали сосновые иголки, отбивающие запах, и собирали с перил свежий снег, чтобы не было горько во рту. 
     
     В моём детстве (дай Бог такое каждому!) не было ничего лучше тех новогодних каникул.  Репетиции всё же были работой, безумно интересной, но и тяжёлой, но и нудной местами, чего стоил только тысячу раз повторенный пробег по зрительному залу и по ступенькам – на сцену: Валерию Борисычу всё казалось, что мы бежим то недостаточно быстро, то недостаточно весело, то пыхтим через меру… Старшие работали почти всё время отдельно, и мы не всегда оставались смотреть на них.  Даже полный прогон спектакля никакого особого впечатления на меня не произвёл, только было немножечко страшно из-за сидящих в партере директора Дворца и кучи преподавателей, и было ужасно смешно, когда Валерий Борисыч, тоже сидевший в партере, корчил нам рожи, пытаясь таким образом что-то подсказать, и было очень здорово, когда все эти взрослые нам хлопали. 
     
     Каникулы начались для меня после первой ёлки во Дворце Пионеров, тридцатого декабря, в одиннадцать часов утра.  На первом спектакле. 
     
     Тёмный зрительный зал, тёмный – и живой, и шумный, шуршащий фантиками и стреляющий хлопушками, зрительный зал замер, когда мы пятеро побежали по проходам к сцене (и каждого из нас сопровождал круг яркого красного света).  Я в два прыжка взлетела на сцену, я сорвала в поклоне свой пажеский берет: мои слова были первыми в начавшемся чуде: «Для вас сегодня занавес откроем!»
     
     А когда наши реплики закончились и разошлись кулисы, для меня не стало ни сцены, ни сотни раз виденных и тасканых декораций.  То был просто замок – королевский замок, и я сидела на его ступеньках, холодея от ужаса, потому что это не Витька Киушкин из десятого «А» стоял там в чёрном плаще до пола, это был злой колдун, и он, настоящий, реальный, рядом, смеялся, как каркал, и я приложила палец к губам, показывая детям внизу, чтобы они молчали, но они и так молчали, и было темно и жутко, совсем темно, только метался по королевской приёмной луч зелёного света…
     
     А потом вышел в приёмную Маленький Король, и зрительный зал исчез для меня тоже.  Ведь это был Сай – я его узнала, – и он бродил по странному своему замку, между странными людьми и нелюдьми, и он победил самого себя и всё чужое зло развеял тоже, и это был Сай. 
     
     Я повидала Сая всяким.  И при шпаге у пояса и короне на завитых волосах я видела его целых два месяца, так что не в короне и не в шпаге было дело.  Наверное, просто время пришло мне влюбиться, – и я влюбилась в Сая в первый день тех новогодних каникул – и навсегда.  Я поняла это тем же вечером, когда, отыграв третий спектакль, мы шли все вместе домой, и Сай натягивал на уши мою вязаную шапку, чтобы распрямить свои королевские кудри, а я шла рядом в его кроличьей ушанке и таяла от любви, глядя на него – уже не короля, таяла и нарочно дышала в его сторону, чтобы пар изо рта скрыл от него моё лицо, а Сай поворачивался ко мне беспрестанно и спрашивал: ну как? ну правда нормально? – и дыхание наше смешивалось, и я держалась, держалась, чётко ему отвечая, и таяла, таяла, таяла…
     
     Три спектакля в день.  Двенадцать дней.  Мы выкладывались, выкладывались полностью (это очень тяжело – три спектакля в день!), мы благодарно съедали в перерывах всё, что нам давали в столовой Дворца, не обращая внимания на вкус, и мы были так счастливы! А я – летала.  Я любила Сая, и он был рядом, а больше тогда мне ничего не было от него нужно.  Просто видеть его – полусонного утром, королём на сцене, жующего пирожки, закидывающего меня снежками по дороге домой, просто видеть его всё время. 
     
     Может быть, из меня и вправду вышла бы неплохая актриса – никто не заметил моего полёта.  Или – как знать? – слишком заворожены были – театральным нашим единством, спектаклем и снегом на улице.  Снег шёл все каникулы, не прерываясь ни на минуту, крупными хлопьями, и, наверное, любовь моя сливалась с общим восторгом всех нас, завороженных, заснеженных, не общавшихся в те дни ни с кем кроме друг друга.  Но и потом ведь тоже никто моей тайны не узнал, даже близкие подруги, даже родители.  Даже сам Сай – я была так уверена в этом!
     
     
     
     Король (решительно)
     Но их товар не нужен мне. 
     Желаю – но не возьму!
     
     Колдун (лживо)
     Вреда не будет, если прицениться. 
     А отказать успеешь ты всегда. 
     
     
     
     скобки закрылись
     2.