Он никогда не боялся одиночества ни в тайге, ни на реке, среди перепутанных проток и потаенных заливов, а только в пустеющих людских поселениях.  Вполне взрослого, при должности, Колю Воронкова пробирал детский страх, нашептывающий, что среди развалин и бурьяна пустырей подкарауливают чудовища.  Это ощущение особенно донимало его в Петькиной Деревне, должно быть, оттого, что она являла собой законченный образец источника его страхов.  Оставалось признать, что покинутого жилья он боится больше, чем медведя шатуна или вооруженного убийцу. 
     Петровна завозилась на кровати, пружины скрипнули, и от неожиданного звука сторож заметно вздрогнул.  Перехватив взгляд участкового, он прихлопнул ладонью по столу, поднялся. 
     – Пойдем, покурим в сенях. 
     Обычно он курил в сторожке, Петровна ворчала, но не сильно.  Николай, хоть и вовсе не курил, но с готовностью поднялся – дозрел, видать сторож.  В тесных сенях Сивцов поплотнее притворил за собой дверь, прикурил беломорину от принесенной свечи.  Огонек мотался под сочащимся в щели сквозняком, по лицу старика мелькали тени, и от этого казалось, что он гримасничает. 
     – Тут, понимаешь, какое дело. . .  – начал он.  – Не знаю, как и сказать. 
     – Давай, Семен Иваныч, – подбодрил участковый, – а то, смотрю, темнишь ты чего-то. 
     Сивцов глубоко затянулся, отвел глаза. 
     – Ты только не подумай, что я того. . .  Я человек не сильно пьющий и не такой старый, чтоб умом рехнуться. 
     Он снова замолчал. 
     – Да не тяни, раз начал. . . 
     – Ну ладно.  А там, как знаешь. . .  В общем, мы с Прокопием покойным в хороших отношениях состояли, дружили, можно сказать.  Выпивали вместе, говорили по душам.  Он рассказывал, что все какой-то Царь-корень ищет.  Откуда про него взял, не знаю, но часто повторял.  Я, говорил, к людям уважение потерял, потому что от земли отвернулись.  Суетятся, шустрят, ищут, где потеплей, а чуть прижмет – разбегаются, как тараканы.  Вон, дескать, в деревне и кладбище забросили, все бурьяном заросло, оградки повалились.  А родственнички-то живы, здоровы.  Кто в Индустриальном, кто в райцентре.  Но некогда им за отцовыми могилами приглядеть.  А если родство в землю закопали да забыли, то и земля замрет.  А в ней – вся жизнь человеческая. . . 
     Сторож умолк, склонился к свече, подкуривая потухшую папиросу. 
     – Ты, Иваныч, давай-ка ближе к теме, – нетерпеливо сказал участковый.  – А то не пойму…
     – Поймешь сейчас. . .  Прокопий говорил: есть такой Царь-корень.  В нем вся сила природы собрана.  Сила жизни, то есть. . . 
     – Это женьшень, что ли? – вставил Николай. 
     – Да не женьшень.  Женьшень каждый знает.  Этот, мол, в тыщу раз сильнее.  И какой-то он не просто целебный.  Не всегда и не каждый его найдет.  Дело трудное и, вроде, даже опасное.  Знать надо, с чем и как подойти, наподобие, как цветок папоротника искать. 
     Воронков слушал, и все больше недоумевал.  А Сивцов продолжал, нервно затягиваясь. 
     – Про Овчинникова всякое плели, дескать, чудной человек, ведьмарь.  Про ведьмовство не скажу, но и тайгу, и реку он знал, как свою избу.  С голыми руками не заблудится, не оголодает.  И в растениях разбирался, что от чего помогает.  Лечил ведь людей, и не то, что фельдшер здешний.  Пурген от поноса.