Николай понимал, что сторож смешал в одну кучу совершенно разные вещи.  Но хоть с логикой у старика выходило неважно, Воронков не мог с ним спорить, потому, что и сам видел, куда заворачивает житуха в его родных краях. 
     Однако все это не имело никакого отношения к непонятным обстоятельствам, нагромоздившимся вокруг гибели Овчинникова.  Николай решительно отстранил сторожа. 
     – Ладно, пойду я все-таки гляну.  Ружье только захвачу. 
     Он взялся за ручку двери, но Сивцов подпер филенку спиной. 
     – Обожди.  Последнее скажу.  Прошу, не лезь никуда.  Прокопий в последнее время повторял, мол, не было правды и справедливости, нет, и не будет.  Одно зло со всех сторон.  Человеческое все уходит, а оно на его место.  Раньше власть безобразничала, а народ терпел.  Теперь, что те, что другие оскотинились.  Так вот, я думаю, если встал Прокопий, он, это. . .  свою справедливость пошел наводить.  Вы убивцев поймаете, аль нет, а он их отыщет, не сомневайся.  Вот и не вмешивайся, пусть все само идет. . . 
     Николай крепко потер лоб.  Он почувствовал, что его начинает знобить.  Может, прохватило, когда дремал на сеновале, но, скорее, это была совсем другая дрожь.  Участковый стоял в полутемных сенях и, глядя на старика, думал о том, что вот так, должно быть, психиатры заражаются сумасшествием от своих пациентов. 
     Из неподвижного состояния его вывел звук выстрела, раздавшийся где-то неподалеку.  И почти сразу пальнули еще раз. 
     – Ну-ка, дядя Сема!. .  – участковый, отодвинул с дороги Сивцова, нырнул в сторожку, вернулся с двустволкой и распахнул дверь на улицу. 
     – Коля, не лезь!. . 
     Но Воронков уже простучал сапогами по ступенькам. 
     Сторож, постанывая, будто от боли, тоже сходил в дом и вскоре показался на крыльце, держа на плече ствол старого дробовика.  Собаки, учуяв хозяина, сбежались к нему.  Но сторож не торопился звать их в ночной обход. 
     19
     Бобру снилось, что он дома, на дембеле, приперся в клуб на дискотеку, но, почему-то один, без пацанов.  Клуб совсем обветшал, и в нем не то, что плясать, в него заходить было страшно.  Клуб что-то напоминал Бобру, и тот вдруг понял, что это вовсе не клуб, а развалюха из Петькиной Деревни. 
     Зал с выбитыми окнами и взломанным полом был безлюден.  Нет, крутились вообще-то по углам какие-то фигуры, но Бобер никого разглядеть не мог; да и не старался.  Потолок над низенькой эстрадой обвалился, и кто-то, молотивший под диджея, возился с аппаратурой прямо под открытым небом.  В пролом заглядывала луна.  Другого освещения в зале не было.  Музыка никак не начиналась. 
     Бобер подумал, что хорошо бы встретить Наташку, школьную подругу, которая тогда, на веранде, почти уже согласилась, но потом передумала.  На хрен ему такие обломы?!. .  К тому же припомнилось – мать писала – что Наташка полгода назад выперлась замуж и быстренько родила. 
     Перед глазами опять прорисовалась знакомая веранда, но вместо семнадцатилетней девчонки восстал вдруг с дивана страшный старик, вытянул длиннющие, когтистые лапы. 
     Бобер нацелился в дверь, но оттуда, из темноты, оскальчато улыбнулся ему Сом, направляя в грудь стволы обреза.  Бобер хотел упасть на пол, но его, словно марионетку, удержали невидимые нити, а кукловод все толкал и толкал навстречу приближающимся стволам.  Бобер знал, что Сом сейчас выстрелит. . . 
     Он прочитал это в глазах главаря шайки еще на закате, когда очнулся от дневной дремоты.  Фуфел дрых, но Сом, проснувшийся раньше всех, сидел на краю уступа, поигрывал обрезом и как-то нехорошо, тягуче смотрел на подельников, Бобер поклялся себе, что свалит при первом удобном случае.  Но потом одыбался Фуфел, они доели припасы и пустили но кругу «косяк».  Страх и тоска Бобра вместе с планом побега растворились в терпком дыму. . . 
     Сом нажал на спусковой крючок.  Из ружейного ствола что-то вылетело, попало Бобру в грудь и, кажется, даже пробило ее.  Но он не испытал боли и продолжал видеть ободранные стены зала, а потому успокоился, ведь если это смерть, она оказалась совсем не страшной.  Потом все заслонило полупрозрачное Наташкино лицо. 
     …Сом то погружался в дрему, то всплывал из нее.  Каждый раз, просыпаясь, он вздрагивал.  В этот раз он не позволил конопляной одури одолеть себя.