И самым верным решением Храмову показалась моральная подготовка к своему уходу из «Чрезвычайной Перми». 
     Конечно, сейчас у него была работа в психологическом центре, но на заработную плату социального педагога не то, что снимать жилье или платить за учебу, прожить и то невозможно!
     «Интересно получается, - саркастически подумал Иван.  - Специалисты, которые должны наставлять на путь истинный непутевых детишек, сами унижены и втоптаны обществом в беспросветную нищету.  Они сами живой пример равнодушия…»
     Храмов поднялся с кровати, подошел к узкому, давно не крашенному окну и, с тоской посмотрев на умирающий старый двор, отчего вспомнился Блок:
     Да, так велит мне вдохновенье:
     Моя свободная мечта
     Всё льнёт туда, где униженье,
     Где грязь, и мрак, и нищета. . . 
     Дальше, у Блока, было поэтически возвышенно и красиво.  Наивно, совсем по-детски.  Иван чувствовал, что в жизни все складывается иначе - действительность поворачивается к избраннику грубой и грязной мордой.  И от вдохновенных эпитетов Блока останется только одно слово - «ужас». 
     
     ***
     Он решил попробовать найти работу в районной газете.  А почему бы нет? Хорошая жизненная и профессиональная школа, да и читатель более снисходительный и отзывчивый.  Как говорится: «Если хочешь докопаться до истины и стать мудрецом, то во всем надо держаться корней». 
     - Скажите, а офис районной газеты «Зареченский вестник» находится здесь? – Иван учтиво спросил вахтершу, сосредоточенно вяжущую носки. 
     - Здеся, - не поднимая глаз, ответила бабушка и, послюнявив указательный палец, осторожно придвинула к переносице перевязанную пластырем толстенную оправу.  – Только туды ходить неча.  Они давеча устроили у себя шалман, а теперь знай, похмеляются, да всякого матом кроють!
     - Спасибо! – кивнул Иван.  – Я все-таки рискну заглянуть!
     - Ну, тогда ступай по коридору до конца, - бабуся не глядя махнула рукой.  - Тама в них сам и упрешься!
     Из прокуренной комнатенки ударил резкий запах перегара блевотины и каких-то прокисших огурцов.  Храмов огляделся по сторонам и вошел в помещение без стука. 
     - Здравствуйте! Есть кто-нибудь из редакции?
     В темной, с наглухо зашторенными окнами комнате, одиноко светился монитор, на котором полуобнаженные девицы надрывно пели о неразделенной любви.  Иван пошарил рукой по стене и, найдя выключатель, включил свет. 
     - Какого хера, мля, притащился! – со стола приподнялась всклокоченная голова и мутными осоловелыми глазами уставилась на Ивана.  – Сколько можно повторять, редакция на каникулах до конца бабьего лета! Чё надо, шлите по факсу…
     Голова тяжело качнулась и снова рухнула на стол. 
     - Ой, твою мать, как больно! – голова вновь оторвалась от стола и, тупо осмотревшись вокруг, выросла в фигуру в обляпанном закускою турецком джемпере. 
     - Здравствуйте, меня зовут Иван Храмов! А вы, наверное, главный редактор?
     - Не, я директор.  Главный редактор у нас Филиппок! – мужик в джемпере ткнул пальцем в сидящего рядом коротышку с узенькой козлячей бородкой, от которой лицо приобретала пародийное сходство с Дон Кихотом. 
     - У меня для вас есть интересная статья про местных пойеров. 
     - Не пойдет, - замотал головой директор, принявшись сосредоточенно шарить у себя по карманам.  – Если ты писатель, тогда ответь, что было в начале?
     - Слово, - не задумываясь сказал Храмов. 
     - Дурак! В начале была водка, а теперь должно быть пиво! – директор довольно расхохотался сказанной шутке, но тут же истерично закричал.  – Филиппок! У нас опять шлюхи все деньги слямзили! Давай, мля, звони гребанным сутенерам! Скажи, что если не вернут деньги, то напечатаем, что их девки поголовно сифачные!
     Филиппок блаженно пошамкал губами и, запрокинув голову назад, раскатисто захрапел. 
     - Слушай, как там тебя, - директор умоляюще посмотрел на Ивана, - сбегай в магазин.  Пивка холодненького приволоки.  Тоды и разговаривать станем!. . 
     Жадно осушив бутылку крепленого пива, директор довольно крякнул, вытер вспотевшие ладони о живот и протянул руку для знакомства:
     - Аркадий Головлев! Аркадием меня назвали в честь Гайдара, который в двадцатые годы местных идиотов учил журналистике.  Да так и не выучил, – директор важно и с презрением посмотрел на Ивана.  – А сам ты кто?
     - Я? – на мгновение Иван замялся, но затем твердо сказал.  – Социальный педагог, из районного психоцентра. 
     - Ага? – оживился Головлев.  – Значит, среди психов работаешь? Что там у тебя на листе? Показывай! Статеечка про групповухи полоумных была бы как нельзя кстати!
     - Нет, я не у психов работаю, а с обыкновенными школьниками, - спокойно пояснил Храмов.  – И специальность у меня, вроде как воспитатель.  А написал я о детях, которые в свободное время танцуют с огнем. 
     - Ты чё? Больной? – возмущенно фыркнул Аркадий, отталкивая от себя пустую бутылку.  – Здесь тебе не «Пионерская правда»! У нас, чтобы такую мутотень напечатать, надо платить.  Понимаешь? По двадцать рублей за квадратный сантиметр газетной площади!
     - Разве это не интересно? Вы только послушайте, - Иван прокашлялся и принялся читать с листа:
     «Огонь – нечто глубоко личное и универсальное.  Он живет в сердце.  Он живет в небесах.  Он вырывается из глубин вещества наружу.  Он прячется в недрах материи, тлея под спудом, как затаенная ненависть и жажда мести.  Из всех явлений он один способен принимать противоположные значения – добра и зла.  Огонь – это сияние Рая и пекло Преисподней, ласка и пытка.  Это кухонный очаг и грядущий Апокалипсис…»
     - Достаточно! - раздраженно завопил мучимый похмельем директор районного вестника.  – Сам-то понял, какую накропал фигню?!
     - Эта «фигня» была цитатой.  – Иван встал из-за стола и, стоя на пороге, добавил.  - Из философа Башляра, которого, между прочим, называли последним учеником Леонардо да Винчи. 
     - Погоди… - Головлеву подумалось, что если в статье указаны имена всех «танцующих с огнем», то информацию будет можно выгодно продать.  А уж кому, милиции или бандитам, вопрос вторичный.  - Говоришь, твоя статейка о поджигателях? Вот если ты указал их фамилии, тогда обязательно напечатаем! Оставь-ка листок для ознакомления!
     - Я писал об идее.  - Храмов сложил аккуратно исписанные страницы, пряча их от возбужденного взгляда стукача и, подсовывая ему нераспечатанную бутылку пива, заметил.  - Лучше поищи ответы здесь, не дне бутылки.  Может, меньше невиновных отправишь за решетку, Иудушка Головлев …
     
     ***
     Иван шел на свою педагогическую работу в приподнятом настроении: кто бы мог подумать, что место его журналистского расследования, превратится в спасательный круг! Хотя бы на короткое время. 
     «Пошлю-ка я Тараканыча куда подальше, вместе с его обещанными тридцатью серебряниками, - Иван рассуждал радостно, как человек, у которого на сердце был тяжкий груз, да весь вышел.  - Тоже мне, нашелся комсомольский вожак, переквалифицировавшийся в производителей сексотов и провокаторов!»
     Храмов почему-то с тоской подумал о целом поколении «комсомольцев», делавших карьеру на лицемерии, фарцовке и «карьерном» сожительстве с нужными лицами.  Тогда их никто не называл ни «альфонсами», ни «геями».  Напротив, про таких половых карьеристов одобрительно говорили, что у них есть «нужные связи» и «влиятельные покровители». 
     «Все-таки как гнусно добывается место под солнцем! Неужели в борьбе за существование человечество выбрало именно такой постельно-половой путь?» - Храмов вспомнил отличницу из Немировской школы, которая сожительствовала с директором-педафилом и принимала участие в ритуальных кладбищенских оргиях.  Ради чего? Аттестата с отличием, возможности получить «золотую медаль», быть занесенной в «красную книгу» выпускников? В отличие от аппарата ВЛКСМ, это не служило гарантированным трамплином в светлое будущее, даже не обещало беспрепятственного поступления в ВУЗ.  А она, желая получить от жизни все, не брезговала ничем уже в пятнадцать лет.