Местный отряд самообороны проводил правоохранительный рейд.  Кто первый начал – неизвестно, но с утра не прекращается пальба.  На свой страх и риск я вызвал войска.  В настоящее время там развернуты батальон ОМОНа и мотострелковый взвод. 
     
     - У нас потери есть?
     
     - Никак нет. 
     
     - По окончании операции доложить мне.  И проследите, чтобы к завтрашнему дню аэропорт был вылизан до блеска.  Ни в коем случае не допускайте присутствия прессы.  Пострадавших похоронить без помпы.  Выполняйте приказ, Матвеенко. 
     
     - Есть, господин полковник. 
     
     - Зина, вы свободны. 
     
     Вскинула умные, преданные глаза. 
     
     - Продолжайте работать, Зина.  И посещайте ваш мистический кружок. 
     
     Мы всегда зябнем, словно прибыли с горячей звезды, думала Мария, глядя в садик, полный вянущих хризантем.  Валентин исчез, оставив пришедшее по почте письмо со слезами и клятвами в любви: к ней, к России, даже к Миронову, чьи неверные выстрелы разбудили Валентина.  Он брился, болтал, листал газеты, - а Россия гибла.  Ее заплаканный, но прекрасный образ он увезет с собой за границу, как рафаэлевскую мадонну, а то, что останется – обречено неумолимому разрушению.  Жизнь России, как в гигантской мозаике, продлится в глазах тех сотен тысяч, что успели прорваться, покинуть содрогающуюся в агонии страну.  Письмо изобиловало детализацией мрачных пророчеств.  В конце Валентин кратко сообщал, что надеется улететь в ближайшие дни, как только достанет билет.  Просил прощения за вынужденное расставание и обещал писать письма каждый день. 
     
     Утро было серым и свежим.  Пахло готовым выпасть снегом.  Мария стряпала, напевая вполголоса, как вдруг испуганно вскрикнул Мальчик.  Кинулась, рассыпав муку.  Мучительно запрокинув голову, он колотил ручками по ковру.  Между стенами металась горстка птиц, кажется, снегирей.  Отшатнулась от слепо машущих крыльев.  Трепещущий комок камнем ударился об окно.  Посыпались стекла.  Снегири ошеломленно выбросились наружу, растаяли в сыром воздухе. 
     
     - Откуда взялись в комнате птицы? – допытывалась, но Мальчик не мог ничего сказать.  Мария понимала его в том, что касается полетов или чтения мыслей.  Но Мальчик был полон неизвестных ей сил, пугал Марию и сам пугался. 
     
     Они жили одиноко и бедно, пили сладковатый мятный чай, смотрели на редкие звезды.  У Марии стали выпадать волосы.  Счесывала их целыми клочьями, расстроено смотрелась в зеркало, лила на склоненную голову отвар ромашки.  Подурневшее лицо в болячках сначала казалось случайным, пока в отлучке свое, красивое, но потом смирилась и стала даже находить тихую прелесть в этом новом положении.  Опустившись на ступеньку ниже, она оказалась вровень с огромным бесхитростным миром, чувство собственной значимости перестало застилась взор, и теперь только Марии открылось, что наше восприятие целиком основано на нашей гордыне.  Нищие плотью живут в совершенно ином окружении, они знают истинную цену линии и краски.  Иногда равнодушно думала, что с рождением Мальчика она стала быстро чахнуть и что хорошо бы он успел подрасти или чтобы в стране наступил наконец мир. 
     
     Косо падающий из-под двери свет, чуть звякающая в темноте люстра, разговор в передней – все имело отношение к нему, и все было странным, как во сне.  Очнулся на полу возле своей кроватки.  Тяжелое кружение в замкнутом пространстве обессилило его.  Дрожащий, приник к коврику, пахнущему недавним кошачьим теплом.  Плескалась за окном ночь, играла красными кирпичными домами, как большое животное с влажным искрящимся лицом.  Привычная картина захватила его, замер, унесенный воспоминаниями.  За дверью тянулся прерывистый разговор, плетение двух воль: красной, дымящейся, материнской, и чужой, горячей, как жгучая молния.  Голоса стали громче.  Мальчик юркнул в постель, лег ничком, чтобы слышать спокойные волны крови, ударяющие одна о другую.  Настоящее горело, как магний, бросая белые искры в тьму прилежащих времен. 
     
     - Только на одну минуту, Марат, - явственно услышал он, - ребенок нервный, просыпается от малейшего шороха. 
     
     Дверь скрипнула, впустив желтую полосу света.  Двое подошли, раскачиваясь, как фонари под ветром.  Мальчик повернулся, открыл большие неулыбчивые глаза. 
     
     - Сынок, - тихо прошептал мужчина в мокрой штормовке.  От него исходила теплая уверенная сила и гул далеко разворачивающихся событий, как дыхание океана в слюнках.  Мальчик перевел глаза на мать.  Озноб отпустил его. 
     
     - В три года почти не говорит, но слишком многое понимает, - Мария потрепала Мальчика по щеке. 
     
     Марат низко наклонился над кроваткой.  Хотел прикоснуться губами к холодному лобику, но Мальчик вдруг обхватил его шею руками, с силой притянул к себе и поцеловал в подбородок.  Марат замер, изумленный, потом взял руки Мальчика в свои, попытался что-то сказать, но не сказал, остановленный холодной синевой детских глаз. 
     
     - Пойдем, Марат, - негромко позвала Мария. 
     
     Они вышли, плотно затворив за собою дверь.  В темноте Мальчик прислушался к обманчивому покою в душе.  Тихая жалоба тела, тоска уже ныла в нем, торопя: вот-вот начнется, держись. 
     
     - Сколько тебе заплатили за предательство? – с издевкой бросил Марат.