Дмитрий Валерьевич говорит, что настоящие футболисты играют в майках, да и разыгравшись не замерзнешь.  Он сам снимает дубленку, делает глоток из фляги, а потом хватает за запястья и затыкает мальчишеский рот шерстяной шапкой.  Когда кричишь, нитки трутся о зубы, и от этого по всему телу проносятся колючки.  Вокруг только сосны, тополя и снег, который жжет щеки и забивается в нос так, что дышать невозможно.  Издалека доносится шум машин.  Играющих в футбол мальчишек не слышно, они с другой стороны здания.  Степка брыкается, извивается пойманным червяком под учителем, а тот собирает тонкими музыкальными пальцами светлые волосы в два хвостика, приговаривая: «Какая плохая девочка.  Какая ты все-таки непослушная девчонка».  Брюки и теплые гамаши снимаются легко.  Удобные, но некрасивые семейки – еще легче.  Сначала Степка жалобно скулит в снег, но вскоре начинает кричать истошно, не обращая внимания на шерстяной комок в зубах. 
     Еще несколько минут и он задохнется. 
     Тяжелые ночные тучи рухнули на плечи, уронив коленями в снег.  Замкнутый круг из мальчико-девочек расступился, выпуская меня – единственного, кто за годы согласился сыграть с ними в футбол.  Они знали, уходя, я думал только о том, что зимними ночами нетрудно закопать маленькое тело посреди футбольного поля.  А еще старался не забыть увиденное лицо и услышанное имя – Дмитрий Валерьевич. 
     
     Теперь на месте футбольного поля строят городской архив.  А Дмитрий Валерьевич действительно преподавал сольфеджио, но разве можно обвинять в убийстве пропавших двадцать лет назад учеников примерного семьянина, не раз украшавшего своим портретом доску почета?.