Пару раз попадались пустые грязные каморки, остальные в основном были забиты хламом: древняя мебель, тряпье, какие-то проржавевшие решетки, деревянные балки и прочее барахло.  Иногда на глаза попадались связки сухой травы, камни, точнее — достаточно большие куски строительных блоков.  О назначении этого утильсырья догадаться сложно.  Наконец, петляя по коридорам, мы наткнулись на кладовку, сплошь заваленную похоронными венками.  Мне совершенно не хотелось копаться в залежах искусственных цветов, с детства ненавижу все, что связано с похоронами, но Марк… С ним столбняк случился натуральный.  Застыл на месте, как статУя, в дверь вцепился, загородил проход.  Только глаза, как маятники туда-сюда, туда-сюда.  Мне пришлось в живот ему кулаком зарядить, чтобы ожил — инстинкты-то никуда не делись.  Он согнулся пополам, но дверь не отпустил, уставился на меня: взгляд бешеный, как у быка на корриде, и быстро-быстро глухим таким шепотом затараторил:
     — Слышишь? Ты слышишь? Отсюда! Нет, ты слышишь? Прямо здесь.  Вот тут…
     Потом рванулся вперед, нырнул в кучу венков и давай рыться, только ошметки тряпочные, да пыль во все стороны летят.  Я горло надорвал, пытаясь выудить, что он ищет. 
     — Гриха, музыка отсюда идет!
     Тут и я задумался.  Казалось, симфония ни на секунду не умолкала, уже так въелась, что ни жить, ни думать, ни дышать без нее.  А в кладовке и правда громче звучит.  Пока я прислушивался, Марк уже «доплыл» до противоположной стены и с воплем удивления выпрямился.  Руки кверху, как на демонстрации, рубашка задрана до ребер, в волосах тряпочные лепестки. 
     — Иди сюда!!! Гриха, ты только глянь!
     И я, дурак, глянул. 
     Порой кажется, что не копайся мы в той комнате, многое было бы по-другому.  Я бы не проводил параллели, их план мог осуществиться в полной мере… Может, от этого все бы выиграли? Марк ведь сейчас счастлив… Может, и я бы. . . 
     Так вот, пробравшись к Марку я… я не то, чтобы остолбенел… скорее, потерялся.  Сразу вспомнились новостные блоки.  Раньше я постоянно смотрел новости местных каналов, порой там показывали весьма любопытные вещи.  Примерно за месяц до «ухода в подполье» несколько дней мусолили разгром на одном из кладбищ.  Зачем вандалам потребовалось упирать мемориальные плиты, никто не понял.  Сдать их куда-нибудь нереально — мрамор не так часто ставят, в основном жестяные коробки, поэтому просечь, откуда трофей, легче, чем по ветру плюнуть.  Гробокопателей поймать не смогли, и досталось по-привычке местным готам.  Хотя те дети, что тусовались на кладбищах не то чтобы утащить, поднять надгробия не смогли бы.  Кто ж знал, что «потерянные» плиты лежат четырьмя стопочками в подвале СКК?! Все семнадцать…
     И источник музыки был где-то под… или за ними. 
     — Что за?. .  — я даже не смог сразу подобрать эпитет. 
     Марк нервно передернул плечами. 
     — А х. з. ! Надо у Иринки спросить. 
     Я не успел и хмыкнуть в ответ, как рядом возникла Ирка.  Именно возникла.  Топота я не слышал, хотя при подвальной акустике каждый шаг — словно дубинкой стукнули возле уха.  А она — бах! — и появилась. 
     — Ну вы и забрались, мальчики! Еле нашла. 
     Я пускаться в пространные размышления не стал, сразу ткнул в гору плит, мол, что это? Ирка подошла ближе, склонилась над ближайшей стопкой.  Стряхнула венки с края надгробия, и, увидев налипшие сухие комья земли, скорчила брезгливую физиономию:
     — Какая мерзость!
     — Откуда это здесь?
     Она посмотрела на меня с той же брезгливостью и фыркнула:
     — А я почем знаю? Пойдемте отсюда. 
     У нее был такой вид, будто задай я еще один вопрос — останусь в этой комнате на веки вечные.  Она вообще меня недолюбливала с самого начала…
     На обратном пути я понял, что без Ирки, мы б не выбрались.  Как забрели в такую глушь — не понятно, вроде по прямой всегда топали, а тут поворотов не меньше десятка.  Марк заикнулся, что надо бы в милицию позвонить насчет надгробий, но Ирка тут же осадила с вполне правдоподобным объяснением — они живут в подвале нелегально и изгнания не хотят. 
     Когда мы вернулись в «королевскую» комнату, вся шайка уже была в сборе, на столе лежали горячие шашлыки, и их запах напрочь выкинул из головы мысли обо всем, кроме еды.  Еды и секса. . .  потому что смотреть спокойно, как Танька заглатывает небольшой кусок и ме-е-едленно снимает его с шампура, а потом облизывает со стального стержня сок, не-воз-мож-но! Сразу вспоминается, как она… и не только она делала это с моим… И еще игралась, будто вот-вот укусит, оторвет нафиг и кровь с удовольствием вылижет.  Страшно до судорог пальцев на ногах, но так заводит, что остановить сил нет.  Признаюсь, именно секс привязал меня к этой компании.  Да настолько, что возникающие вопросы мигом испарялись от страха лишиться очередной порции экстаза.  Наверное, это и есть мазохизм. 
     Сколько времени на самом деле мы проторчали в бункере, не знаю.  Все изменилось, когда… когда я узнал, кто они. 
     
     Мы с «ведьмой» сидели за столом и играли в «дурака».  Она постоянно выигрывала, вешала мне «погоны», а я злился.  На кон ставили желание.  Наконец, после нескольких этапов гавканья, кукареканья и поцелуев в щечку (фантазией «ведьма» не блистала, а, может, жалела меня) я выиграл. 
     — Ну, и чего же ты хочешь? — ее надменная улыбка заставила меня усомниться в честности выигрыша.  С нее станется поддаться. 
     — Расскажи мне, кто вы. 
     Она ждала этого вопроса.  Она жаждала его всеми фибрами души или что у нее было.  Иначе не объяснить хищный блеск в глазах, который она попыталась скрыть, тяжело вздохнув и прикрыв веки. 
     — Мы называем себя «искателями», — начала она, будто сидела не в увешанной нелепыми побрякушками комнате, а на исповеди.