— Ужас! — и кричала во весь голос: — Эге-ге-гей! — когда лавина с оглушительным грохотом прокатывалась мимо. 
      Борзеевич обычно падал ниц, раскинув руки в сторону и, не переставая, молился. 
      — Свят! Свят! Свят! Ты, касатик, уже весь снег обрушил, какой был! — выговаривал он Дьяволу, недовольный тем, что падать и кататься ужом ему приходиться слишком часто.  Все-таки была вторая половина зимы, и снега накопилось столько, что обрушиться мог с любого места. 
      — Ну, — отвечал Дьявол независимо, — хочется иногда поразмяться! Я с вами какой-то маленький стаю, хватай меня голыми руками.  Ты лучше Маньке расскажи, что я могу солнце потушить, мне и года будет много! — И он снова засовывал пальцы в рот и свистел, но только еще громче, так что Манька свист уже не слышала, но видела, как все вокруг сотрясается и падают камни. 
      — Воистину, Маня, Свят! — подтверждал Борзеевич.  — Он беззащитную звездочку проглотит, не подавиться! Он уже их столько съел!
      Только Манька верила и не верила.  Она привыкла, что у нее такой бесстрашный и огромный спутник, но если честно, он ей казался не таким уж большим и не самым умным … Вернее, умным и большим, но по-своему. 
      Рай и Ад в нем души не чаяли, сама видела, уважали, а может, боялись, что в принципе одно и то же.  Но мог бы устроить вселенную умнее.  Взять тех же вампиров: зачем еще куда-то расти, если и так земли навалом? Жадность, может, доводила вампира до добра, но зачем же уподобляться маленькой кучке собственного дерьма?! Кучке положено перегнивать и подъедаться червями, но Богу-то, Богу?! И чуть что не по нему, сразу ирония и пренебрежение….  Ни Борзеевич, ни она в Бога не метели и слабости своей не скрывали, шли по необходимости или нужде, Борзеевич, тот вообще, похоже, из любопытства, а не то, чтобы доказать, что, мол, вот я какой! Так неужели нельзя хоть раз посочувствовать, пожалеть по-божески?
      Назвать горы необитаемыми — было бы неправильно.  Живность здесь водилась в изобилии.  Много было гнезд гордых птиц, горные белоснежные козлы, гордые и независимые, чувствовали себя в здешних местах замечательно, олени и сайгаки, неведомо как удерживаясь на крутых подъемах, лисьи, пару раз наткнулись на волчьи следы и следы, семейства кошачьих, но эти попадались редко.  Большинство зверей спустилось вниз, в низину, в сторону изб.  Не так голодно, пищи навалом.  Звери будто чувствовали землю, пробираясь к ней отовсюду.  Так, внезапно, она однажды обнаружила на реке стаю лебедей.  Непонятно откуда прилетели домашние гуси, а откуда взялись животные, которых, в принципе, уже не существовало, она только догадывалась. 
      Спустя неделю после подъема деревья закончились, но ветка неугасимого полена ночами согревала, успевая, пока они спят, врасти в камень, и в каждом месте оставить что-то от себя.  Но даже она не могла согреть этот холодный унылый край и промерзлые камни.  Чем выше они поднимались, тем труднее становилось дышать.  Не хватало кислорода, кружилась голова, ноги и все тело болело. 
      Плюсы в их путешествии казались Маньке лишь в том, что так высоко, как забрались они, даже орлы редко залетали — можно было не бояться ни оборотней, ни вампиров, засыпая хоть на открытом воздухе, хоть в пещерах.  И в том, что они никуда не торопились.  Вернее, не было врага, от которого приходилось бы спасать себя, но Дьявол был ничем не лучше врага.  Он не оставлял их беззаботными, и все время приходилось чем-то заниматься: то выбивать в камне ступеньки, то устраивать грот так, словно собирались в нем жить, то исследовать местность и рисовать карту, отмечая горы и горные гряды, которые лежали слева и справа, даже вершины, которые вдруг становились видимыми из-за дальних гор.  Он все время погонял их, не оставляя времени на отдых, и перед сном час-полтора, пока Борзеевич готовил еду, успевал помучить Маньку как следует, несколько усложнив упражнения владения посохом, который был то мечем, то доброй дубиной, заставляя взбираться уже не на деревья, а на скалы.  И спала она теперь в железных обутках, сжимая в руке посох. 
      В такие часы Манька Дьявола ненавидела. 
      Живая вода уже, наверное, давно перестала бы быть живой, если бы Дьявол то и дело не колдовал над ней, добавляя в бутыль снегу, растаивая его над неугасимым поленом и закупоривая на ночь.  Сама по себе вода в бутыли не таяла. 
      Голод и вправду уничтожал железный каравай, как булку с маком.  Никакой другой еды найти здесь было невозможно.  Крупа и запасы скоро закончились, а то, что осталось, экономили, всыпая крупу в кастрюльку щепотками.  Редкие праздники устраивали, если находили озеро или реку, в котором водилась рыба.  И пополняли запасы, которых хватало дня на три-четыре.  Больше никто тащить не брался.  Если бы по земле, а тут не знаешь, как себя поднять.  А скоро и озера закончились, когда вершина перестала быть видимой из-за крутых, почти отвесных стен.  Чем выше к вершине подбирались, тем круче и опаснее становились подъемы. 
      Борзеевич на седьмой день навострился глотать камни, утверждая, что это съедобно и что не камни это, а какая-то древняя первородная форма жизни, с которой все начиналось.  Манька попробовала их и поняла, что вкуса в них нет, зато они были мягче железа.  Но Дьявол и тут облегчение запретил, заявив, что камни те сплошной силикат, что Борзеевичу они не повредят, а Манька станет стеклянной, и если упадет и разобьется, собирать ее будет некому.  И Манька стачивала свои караваи, ломая зубы о железо и не смея перечить, завидуя Борзеевичу черной завистью, когда тот давился силикатным деликатесом. 
      А вообще Маньке казалось удивительным обстоятельство, что снизу первая гора казалась не такой высокой.  Можно было разглядеть вершину, укрытую снежной шапкой, украшенную облаками.  Но когда на пятнадцатый день покорение ее состоялось, и она глянула с вершины вниз, ужаснулась, как высоко забрались.  Голова кружилась уже не от недостатка кислорода, а от высоты.  Борзеевич тут же посчитал в уме: внизу остались полторы тысячи этажей.  Манька сначала не поверила — получалось, что черепаха двигалась бы быстрее, и за день они поднимались на высоту не более триста метров, а за пятнадцать дней прошли столько, сколько человек проходит за два с половиной часа, учитывая и петляния вокруг и около.  Как это ни странно, расчеты на снегу столбиком подтвердили правоту Борзеевича и Дьявола, который всю дорогу твердил о том же, забывая упомянуть, что они идут не по дороге, а поднимаются по отвесным стенам. 
     
      Вид с горы открылся сказочный. 
      Земля, где осталось лето, с высоты казалась зеленым лоскутом, обрезанным по краям — с одной стороны озером, с другой стороны рекой, уходила на север влево чуть дальше за гору, но неровно, будто лето боролось с зимой, и снег накатывал на лето волнами.  В право за реку земля распространялась медленнее, будто считала территорию чужой, но кое-где и там было лето.  Зато быстро разрасталась вдоль реки, петляя за нею.  В той стороне, где она хоронила покойников, земля тоже подросла.  С вершины горы конец ее хорошо был виден по неровной границе, и она почти срослась с землей, которая тянулась к ней от подножия гор.  Два лоскута разделял лишь узкий перешеек.  Получалось, что благодатная земля была как широкая дорога, по которой она прошла, имея форму вытянутой кишки — и тянулась до самого горизонта, наверное, до того места, где нашли избы и неугасимые поленья.  Манька взирала на благодатную землю с радостью — если так пойдет дальше, то земля проляжет по ее деревне, которая тоже стояла на берегу, и, может быть, когда-нибудь достанет моря-океана…. 
      Оказалось, кроме тех двух селений, которые она видела по вечерам, по другую сторону реки имелись городишки и деревеньки много больше и населеннее, разбросанные вдоль дороги, которая вела в обход гор.  Их бы и не разглядеть с вершины, но в каждом городе и в каждой деревушке имелась церквушка с куполами, покрытыми золотым листом.  Купола на солнце светилась, отражая яркими бликами солнечный свет, как зеркала, пуская в пространство солнечные зайчики.  Манька не без удовольствия на глаз смерила расстояние, вспомнив, что у них почти закончилось мыло и соль.  У нее была земля, и она могла обменять на все необходимое сельхозпродукцию.  Вряд ли среди зимы люди откажутся от огурцов и помидор, особенно если прийти в деревню перед праздниками.  Хотя… Она призадумалась — могли и побить! Понятно теперь, откуда приблудилась сначала одна корова, потом вторая, потом овечки…
      Дьявол и Борзеевич восхищались исключительно зелеными пятнами на белом снегу.  Деревни и городишки их не заинтересовали:
      — Парочка вампиров, стайка оборотней и сотни четыре человек на закуску! — презрительно бросил Дьявол, заметив тоску по людям в ее взгляде.