“… всё что нам в природе кажется отвратительным, нелепым или дурным, – всё это происходит оттого, что мы знаем природу только отчасти и в большинстве случаев не знаем порядка вещей…”
     
     Спиноза Б.  Богословско-политический трактат. 
     
     
     
     Дело было в Квинсе, в Нью-Йорке.  Светило солнце.  От Станвея вверх по тридцатой авеню в Астории ходили люди: взад и вперёд, взад и вперёд – как всегда они там ходят.  Я тоже там шёл, от Станвея вверх по тридцатой.  Шёл я и, легко так, дышал весенним воздухом. 
     Из магазинчиков высовывались фрукты.  Такие лощёные, свежие.  Грозди винограда так и подзывали к себе: “Ну, подойди! Купи!” каждая виноградинка такая крепенькая, сочная: “Раскуси – говорит она тебе – Съешь!” О других фруктах и говорить нечего.  Прямо такого они навязчивого цвета, такой формы, что, кажется, уже сам вкус их ощущаешь.  А кругом так хорошо! И солнце-то давно так не светило, а тут высунулось, наконец-то.  До этого всё дождь да дождь лил.  А теперь солнышко.  И так оно макушку на голове припекает, так ласкает, что кругом радость неописуемая.  И ветер холодный совсем пропал.  Выдохся наверно.  Чего не жить! Птички чирикают, тоже радуются. 
     Иду я по улице и улыбаюсь людям, чтобы у них настроение было такое же превосходное, как у меня.  Уж так я к ним расположен, так хорошо мне.  Дождался я, наконец, весны.  А она хоть и запоздала в этом году, да, всё-таки пришла и радость вот такую с собою принесла!
     И только я свернул с авеню на безлюдную сорок пятую улицу, как почувствовал принеприятнейший вкус во рту.  Хотел я, было, тут же сплюнуть, да только вспомнил, что не хорошо так сплёвывать на улице.  Однако ж, этот вкус становился совершенно-таки невыносимым.  Как описать его я не знаю.  Вроде, горечь какая-то неотвязная.  Огляделся я вокруг и увидел урну поблизости.  Подбежал я к ней и сплюнул туда.  Простите меня за детали, но вначале ничего особенного я и не заметил.  Постояв у урны с пол минутки, я почувствовал, как комки слизи стали подступать к горлу.  И уж тогда я сплюнул что-то буро-коричневое.  Но, ни боли, ни тошноты, ни каких там остальных физиологических неудобств я не испытывал, хотя так неприятно было смотреть на все эти выделения.  Я почувствовал, как что-то более крупное и плотное стало из горла моего выходить.  Затаив дыхание, я бросился к себе домой.  Бегу, а изо рта моего лёгкое вылазит.  Да настолько первая его половина вылезла, что я глазами его своими вижу.  Трясётся оно от бега моего, болтается.  И не боли во мне нет, и ничего особого я не чувствую.  Только как-то стыдно, что соседи мои могут меня увидеть в таком вот пикантном положении.  Но, слава богу, до квартиры, до своей, я добежал.  Открыл дверь.  Подбежал к телефону, чтобы скорую помощь вызвать.  Лишь набрал номер, как понял, что говорить я не могу, ведь лёгкое-то у меня в горле.  И как я не старался обратно его запихать, но ничего, никак не получалось.  Ну, думаю, выхода нет – надо просить помощи у соседей.  Звонил я в три двери.  Звонил.  Никого не было дома.  Все, видимо, на улицу вышли гулять, ведь погода-то в первый раз такая превосходная.  Поднялся я на третий этаж, позвонил ещё в одну дверь.  Слышу, идёт кто-то открывать.  Ну, думаю, слава тебе боже.  Но сосед-то мой лишь дверь открыл, посмотрел на меня, руками развёл, обмер и как подкошенный на пол грохнулся.  Лежит себе, как мёртвый, а тут из меня второё лёгкое выходить стало.  Думаю, раз оно из меня выходит, так оно и надо и сам руками стал легкому своему помогать.  Всё его и вытянул из себя.  Большое оно оказалось.  Смотрю на него и дивлюсь: “И как это оно смогло такое большое, всё через глотку мою пролезть? Вот, так, чудеса!”
     Пошёл я обратно в квартиру свою.  Нашёл там ножницы, что побольше были, и трахеи, за которые легкие мои держались, как пуповины перерезал.  Так они, лёгкие-то мои, и плюхнулись пред ногами моими.  Остатки трахей я подравнял у зеркала, для аккуратности, и заправил обратно себе через горло.  Кровь с себя вытер.  Хотя надобно было б душ принять, но сил моих больше не было – я так и грохнулся в кресло.  Такую ж усталость ощутил.  Сижу я и думаю: “Это ж, как я буду без лёгких своих жить?” Тут меня осенило, что я уже не дышу.  Дышать-то ведь не чем! Сижу себе так и не дышу.  Вот, ведь легкомыслие, какое! Но, что самое странное, дышать, ничуточки, и не хочется.  Сижу себе и не дышу.  Будто так и надо. 
     Однако, не долго мне пришлось так сидеть.